Новое

Возвращение России — моя статья в Известиях

Политолог Алексей Чадаев — о значении вхождения Крыма в состав нашей страны

К пятилетнему юбилею крымских событий антироссийская «мягкая сила» стала готовиться загодя. СМИ и блогосфера запестрили комментариями всевозможных знатоков, подававших Крым едва ли не как «главную ошибку» и расписывавших в деталях, как дорого мы за нее заплатили: санкции, испорченные отношения с соседями, и это кроме прямых экономических потерь.

Действительно, к большинству последствий присоединения Крыма мы и как государство, и как общество были не готовы. Но это, что называется, чего хотеть.

Лауреат ордена Дружбы Стивен Коэн еще в далеком 2003-м для характеристики будущего отношений Запада и России предложил термин «прохладная война». И всё, что произошло с тех пор, подтверждает его точность. Решением по Крыму мы не создали причину превращения «прохладной войны» во «вторую холодную». Причина — поистине фундаментальная — состоит в том, что, демонтировав восточный блок и распустив СССР, мы не дали мировому гегемону себя победить. Акта капитуляции не было, и в этом смысле, с точки зрения гегемона, за нами должок. А Крым — повод его взыскать.

Пять лет назад, когда провластное большинство постепенно начала захватывать эйфория от «крымской весны», а антивластное меньшинство — ажиотаж ханжеского пацифизма, места для холодного и спокойного анализа почти не оставалось. Но сейчас можно уверенно говорить: все минусы безусловно перевешивает один гигантский, исторических масштабов плюс — возвращение России.

В 1991-м наше государство сбросило с себя обязательства по защите слабых даже внутри собственной страны, обрекая на борьбу за выживание всех, кто «не вписался в рынок». Мы сами записались в слабые, пойдя по миру за кредитами и «гуманитарной помощью» — в обмен на следование рецептам консультантов из МВФ, которые еще ни одну страну не привели к росту и процветанию.

И такая Россия, конечно, многих устраивала. Не только на Западе, но и внутри нашей страны тоже. Купив элиты премиальными кунштюками потребительского рая и подсадив население на эрзацы масс-маркета, архитекторы этого проекта, казалось, могли быть спокойны: у всех всё ровно, никто не дернется.

И если смотреть изнутри той России, эрзац-России, то Крым, конечно же, стопроцентно украинский. Ведь Россия — это страна, возникшая только в 1991 году. Всё, что было до этого, — мрачное прошлое; а теперь мы все такие мирные, рыночные, демократичные и толерантные. Идя этим путем, мы рано или поздно и ядерное оружие бы непременно сдали в утиль — зачем оно нам, если оно уже есть у наших куда более продвинутых «партнеров»?

Вернув Крым, мы сказали, что России не 25 лет, а тысяча. Этим мы заявили, что вернулись в мировую историю, снова став самими собой. А также — что мы всегда защищали и будем защищать слабых. И во внешнем мире, и, что важнее, внутри страны: майские указы — они в конечном счете о том, что каждый гражданин имеет право на достойную жизнь. Что бы ни думали по этому поводу «невидимые руки рынка».

Нам этого никогда не простят. И это хорошо.

https://iz.ru/853607/aleksei-chadaev/vozvrashchenie-rossii


 

Всплывшая в ленте напоминалка про старый пост о бедности заставила меня дожать одну мысль, которая крутится в голове с тех пор, как я увидел заявление министра Топилина на Гайдаровском форуме о том, что для победы над бедностью ему нужно 800 млрд рублей.

https://www.gazeta.ru/business/2019/01/15/12128407.shtml

Понятно, что министр, как бы это сказать, оптимист. Не хватит ни столько, ни десять раз по столько, ни вообще нисколько. 

Сейчас будет несколько дилетантских гипотез — поправляйте меня, кто больше в теме.

Итак. Бедность они измеряют очень просто: бедными считаются семьи (именно семья, а не человек у нас квант социальной политики!), чей доход в расчете на каждого члена семьи ниже некоторой странным образом вычисляемой планки, именуемой «прожиточным минимумом». 

Особенность именно российской бедности (в отличие, скажем, от европейской или американской) состоит в том, что у нас довольно велика доля так называемой «работающей бедности». У «них» бедными в основном являются безработные, нетрудоспособные, живущие на вэлфере и т.д. полумаргиналы. У нас же речь в основном идёт о вполне социально адаптированных гражданах, имеющих собственное жильё (часто даже приватизированное), постоянное трудоустройство и чуть ли не дачный/приусадебный участок с грядками картошки — но все равно получающих стыдные копейки и едва сводящих концы с концами. 

Главное отличие нашей структуры занятости от западной: у них — относительно высокая безработица, высокий уровень оплаты труда, высокая его производительность, высокие требования к соискателям. У нас — низкая безработица, низкие зарплаты, низкая производительность труда, минимальные требования к соискателям. Если по-простому, у нас повсеместно пятеро делают ту работу, с которой бы справился один, но нигде кроме борющегося за эффективность коммерческого сектора это не считается проблемой. 

Жёстко говоря, их экономика производит в первую очередь товары и услуги — наша производит в первую очередь рабочие места. 

В SpaceX 3700 сотрудников; в системе Роскосмоса порядка 200 000. В этом смысле проблема Рогозина не столько даже в том, чтобы успешно конкурировать со SpaceX, сколько в том, куда девать эти две сотни тысяч людей. В большинстве — очень бедных, трудолюбивых, неплохо образованных, работающих в отрасли десятилетиями, живущих на грошовые зарплаты и делающих по преимуществу нечто давным-давно уже ненужное. Как тебе такое, Илон Маск? 

Могут ли они сами найти себе работу получше? Увы, только не там, где живут. Российская география трудовых ресурсов — это чудовищные разрывы между предложением работы и спросом на неё: где-то нет людей, где-то нет работы. Продать жильё за копейки, переехать поближе к деньгам — на это решаются не очень многие; и в основном они едут в столицы, и мы видим стремительный рост населения Москвы и Питера. Миллионники лишь сохраняют свою численность, все, что меньше — теряют. Регионы, чьи столицы меньше миллиона по населению, превращаются в сообщества «оставшихся» — депрессивные, пассивные социумы «тех, кто не смог уехать». 

Вывод такой. Борьба с бедностью — это способность создавать новые рабочие места, причём именно там, где люди живут сейчас. В первую очередь — взамен тех, которые будут неизбежно сокращены в раздутых штатах нынешних крупных компаний и госструктур, которые сегодня только и держат на себе пространственный каркас. Это способность помогать людям в транзите — к другой работе, другой зарплате, другим формам социальной адаптации. Те позиции, где сегодня сосредоточена «работающая бедность», не должны сокращаться ранее, чем будут созданы другие взамен них. 

А еще жёстче: главная причина бедности — это избыточное предложение рабочих мест с низкой зарплатой. Оно же, кстати, и основной генератор трудовой миграции (создаёт привычку нанимать мигрантов туда, куда местные не идут). И генеральная стратегия в этой сфере должна быть в том, чтобы вместо пяти предложений вакансий по 15 тр появлялось два по 30 тр., а вместо пяти по 30 — два по 60 и тд. 

Это очень больно, но необходимо понять — «дешевые люди» это иллюзия, разврат и самообман. Люди — это всегда дорого, точка. Не сходится баланс — режьте штат. «Работающая бедность» — это позор. В бюджетной сфере — позор сугубый. В этом смысле, скажем, требование повышения МРОТ никакое не «популистское» — это просто жизненная необходимость.

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма