После Вены

Ну всё, настало время собрать себя из разобранного состояния и разложить по полочкам накопившийся хлам. Финал апреля выдался гонкой на выживание, так что последние три дня я фактически только приходил в себя – все прочие планы рухнули, как водится.

Итак. Прошлая неделя для меня началась в Вене надрывным плачем Ярославны (т.е.Хакамады-заступницы) про то, как при дедушке порядок был, а при путине настал непорядок и режым. Аккурат посреди дня дедушко вдобавок возьми да преставься – легко вообразить, как это отразилось на и без того специфической атмосфере мероприятия. С противоположной стороны не менее забористо жог Мединский, в порядке апологии путинизма принявшийся доносить европеям климатическую теорию Паршева в собственном популярном изложении, сопровождая речь эмоциональным тыканьем в карту Единой Европы.

Мне дали коротко выступить (в секции «отношение российского общества к европейским ценностям»), но как я есмь оратор хреновый, а лимит был минуты три от силы, то я решил максимально заострять и высказал всего два, но жёстких тезиса.

Первый – о степени связанности России с Европой. В какой момент мы перестали быть частью Европы? Это можно установить довольно точно: в 1991 году, в момент распада СССР. Сдав коммунизм, мы тем самым сдали и заложенную в нём европейскую идентичность, погрузившись в тухлое болото «своей-особости», колониальной по сути, да и по форме. Можно сказать, что мы одновременно вычищали из коммунизма европейское, делая его суконно-посконным (и тем самым абсолютно непонятным никому за пределами России), и сдавали как таковую идеологию, превращая её в не обсуждаемое ни внутри, ни снаружи, и всё менее связанное с живой действительностью Единственно Верное Учение (то есть именно такое, от которого легко разом отказаться целиком и полностью).

Но даже при всём при этом степень нашего присутствия в Европе в 89 году была куда больше, чем, к примеру, в 2007-м. Даже странно, что сегодня это выглядит парадоксом. В 89-м никому не пришло бы в голову оспаривать принадлежность России к Европе – при той степени её силового, экономического и культурного присутствия как на востоке, так и на западе континента.

Второй – о советском наследии. На чём навернулась коммунистическая версия евроинтеграции? На бюрократическом подходе, когда на вопрос «как мне быть настоящим коммунистом?» следовал ответ «выполнять инструкции, написанные чиновниками в Москве». Сегодня ровно на те же грабли наступает евроинтеграция в версии ЕС, которая на вопрос «как мне стать частью единой Европы?» заваливает тебя ворохом инструкций, написанных чиновниками в Брюсселе. ЕС – наследник СССР, куда в большей степени, нежели нынешняя Россия – и мы узнаём всё больше советского в стиле и методах европейской политики. Именно этот факт – одна из главных причин резкого ужестчания темы «борьбы с тоталитарным прошлым» в общем винегрете евроинтеграции: растущее содержательное сходство требует более энергичного внешнего размежевания.

На каждый тезис нашлось по одному, кого зацепило и кто принялся яростно объяснять мне всю глубину моей неправоты. По второму пункту активизировался некий недавний еврокомиссар-немец, который подбежал ко мне и принялся зачем-то доказывать, что это сама Россия заставляет говорить с ней языком инструкций, потому что не выполняет те обязательства, которые сама же на себя и берёт – могла б ведь и не брать. А вот на первый среагировал не кто иной, как Ю.Н.Афанасьев, который не смог мне простить пассажа про глубоко антиевропейскую сущность перестройки и следующие полдня гонялся за мной по всему конгресс-центру с воплями «Бердяев! Истоки и смысл русского коммунизма! Соловьёв! Достоевский!» и т.д., и т.п.

Видимо, упоминание об европейском первоисточнике коммунистической идеи – это по нынешним временам в «приличном обществе» какая-то совсем уж запредельная, чудовищная бестактность. Ибо тоталитарная коммунистическая идеология могла родиться только в стране тысячелетнего рабства и азиатской деспотии, и никак иначе. Тем бОльшая бестактность – любые параллели между тем царством добра, которое являет собой нынешний Евросоюз, и страшным русско-советским монстром.

Осознав себя как врага всему доброму и светлому, отправился гулять по Вене. На экранчиках в метро по местным телеканалам показывали сплошь Ельцина и ещё почему-то Дерипаску (который в очередной раз прикупил в Австрии какие-то активы до кучи к Гленкору). Сама Вена если чем и удивила, то культом личности Франца-Иосифа (в СССР эпохи самого разгула столько Лениных не висело и не стояло на каждом углу) и совершенно непостижимыми вещами вроде того, что люди, говорящие по-немецки, массово переходят улицу на красный свет. Ну, я тоже перешёл пару раз, коль так принято.

Ещё при примечательных обстоятельствах познакомился с Портниковым. Собственно, я ни с кем знакомиться не собирался: сидел и пил пиво с поляками, обсуждая смысл и значение нашего нового праздника 4 ноября. И тут вдруг к нашему столику подсаживается этот дядечка, которого я до сих пор знал как специфический случай проамериканского, но антиоранжевого при этом украинского журналиста. И выдаёт мне в лоб грозные морально-этические предъявы в весьма откровенных выражениях – типа, России вашей через десять лет никакой не будет, начальники твои это прекрасно знают и попросту разводят на бабло кремлёвских дурачков и недотыкомок, а ты, юноша, бросай свою х..ню парить и марш на исповедь к духовнику, не то гореть тебе в аду на соседней сковородке с Г.О.Павловским. Который (Павловский, в смысле) есть человек глубоко безнравственный и по ночам плохо спящий, а ты, мол, юноша, человек напротив нравственный, токмо заблудший и продавшийся. Я попробовал как-то отмахаться нехитрым тезисом про то, что России, во-первых, тысячу лет, а во-вторых предателей его сорта у нас вообще-то вешают. Но он в ответ тут же отрекомендовался лицом библейской национальности, а та, по его словам, намного старше самой истории, и уж тем более любой и всяческой России, а потому полностью свободна от каких-либо обязательств по отношению к оной. После этого я попросил немедленно переписать меня из кремлёвских елдабаофов в агенты ЦРУ, обещая служить верой и правдой – но это, если честно, был уже позорный слив: ему удалось вывести меня из равновесия, а мне его – нет.

Увы, в очередной раз убедился, насколько я щенок всё-таки, многому недоучившийся к тому же. Удар держать не умею и ведусь позорнейшим образом. Фактически за весь дэдматч единственный момент, когда мой «визави» самую малость поплыл, случился когда я аккуратно обстебал употреблявшийся им безусловно термин «развитие» — всё-таки с философией у них даже и сейчас хуже, чем у нас; но это и всё, чем могу похвастаться. Ничего, Портников, встречусь ещё с тобой… если доживу. Ты ж вечный, ага; а у меня только душа бессмертна, сам же есмь исключительно прах и брение.

Между прочим, сбил меня Портников на очень интересном ходу. Я обсуждал с поляками наши русские 30-е, держа в уме вопрос о том, при каких условиях массовое насилие оказывается безальтернативным, через логику кризисной обусловленности любого социального транзита. Иными словами, оказывается, что точка насилия возникает в момент, когда социальная инерция вступает в противоречие с диктатом витальных вызовов – и тогда, наспех перепробовав и отвергнув мягкие варианты, система начинает резать по живому. Так совпало, что буквально через день, в пятницу, мне в этом вопросе многое объяснил разговор с Чернышевым на довольно невинную тему «инновационной экономики» – но об этом в другой раз.

А финалом Вены стала секция прогнозов, на которой солировал, как нетрудно догадаться, Сатаров. На правах основного докладчика он изложил гигантскую наукообразную записку про возможные сценарии развития России до 2017 года. Адресовался он при этом к своему же докладу двухлетней давности, читанному там же и про то же самое. Правда, два года назад он ещё умел отличать в себе аналитика от пропагандиста, сегодня же это умение стёрлось полностью, и потому доклад носил характер жёсткой промывки непривычных к логическому анализу мозгов.

Методология, если вкратце, такая. Три основных оси: 1.«консолидация элит – конфликт элит», 2.«адаптивность системы – ригидность системы» и 3.«игра по правилам – игра с правилами». На эту трёхмерную систему координат кладётся пять сценариев. Названия сценариев примечательны. Инерционный сценарий называется «Вялая Россия», ещё есть две диктатуры (обе без названий) – авторитарно-модернизаторская и охранительно-консервативная. Есть революция – тоже без названия. И есть единственный позитивный сценарий, называемый в докладе Smart Russia – это сценарий одновременно демократизации, вестернизации и экономической модернизации: короче говоря, истинного Щастья в понимании начальства образца начала 90-х. Ессно, отдельные злодеи тут же пожелали Сатарову переименовать «Другую Россию» в Smart Russia, для большей понятности основной целевой аудитории (памятуя известное интервью «радистки Гарри» на «марше несогласных»). Впрочем, этот сценарий, по Сатарову, к началу 2007 года умер уже бесповоротно (на 2005-й, по его словам, шансы таковые ещё сохранялись – интересно, что же произошло с тех пор?) Как умерли и другие сценарии, кроме одного-единственного – диктатура, причём не модернизаторская (что, конечно, хуже, чем Smart Russia, но тоже бы ничего), а охранительно-консервативная. Ну и ещё он сценарии картинками иллюстрировал – я, правда, издали сослепу не очень разглядел на экране, запомнил только зияющий бюст Теруань де Мерикур где «революция» и «Утро стрелецкой казни» где… охранительная диктатура. Физик, что с него взять…

Содоклад был у дядечки профессора из Британии, который без всякого ложного наукообразия просто взял и проанализировал основные экономические показатели России за последние 15 лет. Его основные выводы: с 1999 года в России устойчивый экономический рост, динамика темпов которого, судя по всему, от цен на энергоносители в общем не сильно зависит. Хорошее внешнее сальдо, устойчивый рост доходной части бюджета и фондовых резервов; стабильная валюта, рост внешних и внутренних инвестиций, рост средних доходов граждан, потребительский бум, прекращение утечки капиталов и т.д. и т.п. Основные проблемы – акцент на сырьё и низкопередельную продукцию (не только нефть и газ, но и лес-кругляк, и чугун в чушках, и биоресурсы – т.е. рыба) и сохраняющийся, а по некоторым отраслям даже растущий износ основных производственных фондов и базовой инфраструктуры. Плюс, конечно, демография – по этому параметру серьёзнейшие проблемы гарантированы уже через 30 лет, когда поколение последнего советского бэби-бума (т.е. моё) начнёт потихоньку выходить на пенсию, а сразу за ним – дырка огромного размера. После Сатарова слушать этого вменяемого и спокойного дядечку было, честно говоря, даже и приятно — хотя приговор, вынесенный им, куда серьёзнее, чем все сатаровские камлания.

Каменты жгли, натурально. Особенно отличались украинцы – Порошенко с Рыбачуком (ни от Юли, ни от Януса почему-то никого не было). Ну и масса недоуменно-озабоченных западноевропейцев, строивших различные занимательные версии по поводу того, как же это так Россия, столь уверенно шедшая по пути демократии, вдруг свернула с пути истинного и взяла курс на авторитаризм.

Я тоже встроился в этот хор, предложив свою версию ответа на их вопрос. В моём представлении наивно-пропагандистское описание реальности, в котором сначала в России была демократия, а потом пришёл Путин, покрутил какие-то рычажки и она взяла да кончилась – следствие инфантильных представлений о демократии, наличие или отсутствие которой зависит от воли монарха. Так говорят не о европейских демократиях, а о странах третьего мира в эпоху биполярности, когда один и тот же Бокасса умудряется побыть то строителем социализма, то борцом за демократию, не переставая при этом кушать соплеменников на обед. В этом смысле именно готовность наших борцов за свободу описывать свою страну именно в таких категориях – наиболее грустный факт.

В моём же представлении большинство ответов содержится не в докладе Сатарова, а в докладе английского профессора. Смысл в том, что Россия переживает долговременный экономический рост, и те проблемы, с которыми мы сталкиваемся – это проблемы отставания коммуникационной системы общества от уровня экономического развития. И по мере того, как мы будем продолжать расти, этот разрыв будет увеличиваться и становиться всё более опасным. Дело в том, что любой экономический рост – это рост неравенства, рост разнообразия и укладовых различий, рост напряжённости вследствие диспропорции ожиданий. Экономический рост ложится тяжёлым бременем на старые схемы общественной коммуникации, которые с какого-то момента просто перестают выдерживать нагрузку. Возникают новые группы, вступающие в борьбу за свои интересы; старые лидеры их либо игнорируют, либо гнобят, пересматривается иерархия формальных и неформальных статусов и т.д.

В то же время и начальство, и непримиримая ему оппозиция в одну дуду дудят всё ту же архаическую гайдаровщину про экономические перспективы; в лучшем случае разбавляя её глазьевщиной про раздачу слонов как обязательное условие п.1. Никто не пытается разобраться всерьёз в политической архитектуре страны, предложить сколь-либо реалистичные варианты её модернизации. Разговор – только о внешней похожести-непохожести на поверхностно понимаемые внешние образцы. Конституция, написанная сатаровыми в 1993 году исходя главным образом из логики зачморить и загнать за можай как таковой парламент (поскольку на тот момент в нём сидели сплошь люди недемократических убеждений), не только не менялась, но, напротив, объявлена священной коровой (не в последнюю очередь опять же с подачи оппозиции). Но даже и это не беда по сравнению с звучащими предложениями реформ, смысл которых – вовсе отменить какую-либо динамику, да и само время (энтузиасты «третьего срока»). Почему наша современная политическая мысль оказалась неспособна родить ничего кроме очередного «утроения ВВП?» Нет ответа.

Деградация систем общественной связанности вовсю шла именно в 90-е. Достаточно сравнить массовые политические движения перестройки и ранних 90-х с теми мыльными пузырями, которые от них остались к выборам 99 года. В активной массовой политике уже при Ельцине установилось царство мёртвых душ – но даже тогда ещё жило многое из того, что сейчас уже ушло бесповоротно. Например, в 99-м ещё функционировала живая и дееспособная «первичка» КПРФ на базе советов ветеранов; сегодня активных ветеранов можно пересчитать по пальцам, а КПРФ стала таким же фантомом, как и остальные партии.

…Вечером поляк-активист «расширения НАТО» в связи со смертью Ельцина рассказывал анекдот про Валенсу. О том, как Валенса задумался о собственных будущих похоронах и принялся договариваться насчёт места. Вначале с краковским архиепископом (насчёт усыпальницы королей), затем с Папой (насчёт собора св.Петра), и, наконец, с израильским премьером (насчёт храма Гроба Господня). Еврей, естественно, вначале сказал категорическое «нет», потом помялся и, наконец, попросил денег. Валенса предложил озвучить сумму. Премьер озвучил. Валенса (в ярости): «за три дня в гробу – и такая сумма?!»

В этот момент у меня всё сошлось. Поляк прав. Дедушка не умер, это был «ложный слух о клинической смерти». Доказательство этому – «новгородское дело», ранние 90-е в наиболее отчётливом проявлении, знакомом нам в ощущениях снимавшихся тогда чернушных фильмов. То, что мы не опознали собственное вчера и задаём друг другу недоуменные вопросы – свидетельствует только о том, что грани двух эпох не существует, одна вложена в другую как матрёшка – путинская Россия в коконе ельцинской конституции; но и сама она уже – кокон. И до тех пор, пока мы не похороним дедушку, мы не сможем двинуться в будущее – именно потому, что на самом деле «преемник» – это Путин. Завтра не приходит само, оно рождается из смертельного противостояния сегодня с вчера; поэтому в культурном смысле смерть Ельцина можно считать посланием, а послание Путина – смертью. Мы – детишки, которые все эти годы беззаботно резвились среди руин; но вот руины ожили и заговорили, и теперь уже вопрос о том, кто на самом деле живой, а кто мёртвый – это вопрос нашей воли к жизни и успеха нашей борьбы за жизнь.

Что ж, вот и «сессия», как говорят студенты.