Володя Голышев

Я сам подхватил «нацбольскую болезнь» довольно давно (еще до появления «Другой России»). Могу поделиться ощущениями.

Во-первых, неожиданно для себя обнаруживаешь фиктивность привычной картография политического пространства – видишь, что границы здесь прочерчены в соответствии с мифами и предрассудками, продиктованными страстями человеческими. Потом, с еще большим удивлением, признаешь, что некоторые люди из противоположного «лагеря» достойны восхищения, а в собственном «лагере» навалом людей за которых постоянно приходится краснеть (а за одно – краснеть за некоторые собственные поступки, еще вчера казавшиеся вполне приемлемыми). Коробит от любых «межлагерных» пикировок. Потом убеждаешься, что целый букет «красивых слов» вполне себе отражает отдельные аспекты окружающей тебя действительности — есть все основания говорить о порядочности, жертвенности, бескорыстии, отваге и мн.др. Дальше – совсем беда: понимаешь логику вчерашних идеологических врагов и (о, ужас!) в чем-то признаешь их правоту…

—-

Выделение моё.

Между прочим, его все ругали и ругают, а это вот самое интересное и ценное, что в нём есть. Одновременно ярость берсерка (с желанием постоянной войны не на жизнь, а на смерть с каким-нибудь врагом) и открытость к аргументам других. Именно поэтому ему регулярно сносит крышу всякий раз, когда он впускает чужую правду в себя, и вдруг понимает, что «лагеря» — условность (и дело тут не в цинизме и безыдейности, а в том, что в любой политической войне у сторон всегда есть нечто общее, то, что превыше предмета войны); что своя правда, оказывается, не единственно верная, а лишь одна из возможных… Но поскольку признать обе он не в состоянии, его дико трясёт, кидает на край и за край.

И вот сейчас его снова постепенно начинает колбасить. Он больше не может быть тем бойцом, которым был на момент старта сайта «назлобу.ру». Ему нужна миссия, духовный подвиг, он должен ощущать себя паладином какой-то абсолютно священной борьбы — и вот уже пошла тема «святости». Скажите это Касьянову, ага.

Мне очень нравится эта новая линия — линия на «антропореволюцию». В сущности, я с ней согласен. Потому что парадокс в том, что, хотя она кажется на первый взгляд ультрареволюционной, на самом деле в её основе — старый как мир консервативный тезис: «лучшие изменения суть те, которые происходят от постепенного улучшения нравов«. Иными словами, если ты хочешь что-то по-настоящему менять — меняй самих людей, а не внешние обстоятельства их существования.

Строго говоря, это значит, что революционера Голышева больше нет; его революция закончилась, не начавшись — и вопрос о том, когда это станет очевидно ему самому, есть вопрос времени, и только.