Я всегда считал Егора Летова поэтом, по ошибке загремевшим в «музыку» (типа как Высоцкий). Поэтом, конечно же, большим и настоящим; но совершенно не умеющим распоряжаться своим даром, и не умеющим отличать плохих текстов от хороших — это касается как его собственных, так и чужих.

Ещё в Летове интересно то, что он, пожалуй, самый «политический» из всех столпов русского рока. Политический — именно то слово, «политизированный» тут было бы неточно. Политика возникает у него как предельная рамка любого чувства, любого хода мысли; он ею поверяет само бытие.

Собственно, к чему это я. У нас на кралечкинском семинаре второй же темой оказалась «политическая онтология» (в контексте книжки Бурдье о Хайдеггере), где политическое понимается как интегральный смысл любой дисциплины и любого действия, «когда всё оказывается политикой». Летов — это такая культурная машина по производству политики из любого чувства или любого объекта окружающей действительности.

Причём политики именно индивидуального жеста: его «непрерывный суицид» — это «перманентная революция» в расчёте на одного человека. Даже его почти эзотерические «прыг-скок» и «сто лет одиночества» — и то насквозь «политика», что уж говорить обо всём, что было до них и после них.