Заложники развития

Выступил на сайте ОПРФ

Только сейчас, в кризисе, мы начинаем понимать, до какой степени бессмысленная и вредная это привычка – использовать везде и всюду без разбора слово «развитие». Мы оказались заложниками идеи развития.

(…)
Кризис вообще приучает мыслить жёстко. Так вот: формируя государственные и управленческие стратегии, мы просто обязаны были думать не только о развитии, но и о сжатии. И, соответственно, всегда иметь в запасе стратегии сжатия. В экономике случается как рост, так и спад; и тот и другой может быть сколь угодно длительным. Положа руку на сердце, работать в условиях роста не так уж и трудно. Но вот исходить из того, что эта музыка будет вечной – самоубийственный инфантилизм.

(…)
Сжатие, например, предполагает, что придётся существенно сокращать количество населённых пунктов, не являющихся экономически самодостаточными, и переселять людей туда, где стоимость «бюджетных услуг» в пересчёте на душу населения приемлема (либо – живи где хочешь, но тогда без тепла, света, воды, школы и поликлиники). Придётся консервировать или вовсе сворачивать целые отрасли экономики, концентрируя все трудоспособные кадры в тех сферах, на которые решено сделать ставку. Придётся демонтировать вполне ещё «живые», но уже обречённые железнодорожные магистрали и автодороги, эвакуировать деревни и даже города.

 

Текст целиком

Если меня спросят, какое в 2000-х было самое популярное административное слово, я скажу “развитие”. Чем бы ни занималось начальство — от Президента и Правительства до главы сельского поселения, — оно обязательно стремилось назвать это “развитием”. Развитие стало даже своего рода синонимом обыкновенной жизнедеятельности: “развивается” и “существует” — это было примерно одно и то же.

Апофеозом стала “Программа социально-экономического развития России на период до 2020 года”, то есть та самая пресловутая “Программа-2020”.

Только сейчас, в кризисе, мы начинаем понимать, до какой степени бессмысленная и вредная эта привычка — использовать везде и всюду без разбора слово “развитие”.

Мы оказались заложниками идеи развития. Мы обязаны были все время расти, и причем как можно быстрее. Мы измеряли рост в рублях, квадратных метрах недвижимости, объемах производимой продукции…

Это привело нас к нескольким катастрофическим ошибкам — уже не только в восприятии, но и в деятельности.

Во-первых, мы слишком многое принесли в жертву темпам роста. Если брать бизнес, то с какого-то момента вообще перестало быть важным — насколько ты прибылен; главное, чтобы все время росли обороты. Увеличивать всеми силами капитализацию, чтобы брать еще больше кредитов под залог подорожавших активов — вот была стратегия последних лет. А значит, любой ценой расширяться, выходить на новые рынки, скупать конкурентов… быть как можно больше “снаружи”; а что у тебя при этом “внутри” — да какая, в сущности, разница?! В таких отраслях, как строительство или ритейл, возникли в итоге гигантские монстрообразные холдинги, рыхлые, малоуправляемые и малоприбыльные и постоянно наращивающие объемы кредиторской задолженности. Надо ли удивляться, что к финансовому кризису они оказались по уши в долгах?

Но и власть, в попытках форсировать рост, недалеко от них ушла, постоянно наращивая объемы госзаказа и стимулируя дешевый кредит, в особенности потребительский. Та же ипотека оказалась возведена чуть ли не в ранг национальной идеи. А что это дало? При том гигантском “скрытом”, латентном спросе на жилье, который у нас был (до 77 процентов, по оценкам маркетологов), увеличение доступности ипотеки без значительного увеличения предложения на рынке недвижимости привело к взрывному (и абсолютно неестественному) росту цен. В контексте ценовых колебаний название нацпроекта “Доступное жилье” стало звучать уже откровенным издевательством. Зато теперь, когда цены на недвижимость начали активно падать, непонятно, как мы будем смотреть в глаза людям, поверившим власти, и купившим квартиры по ипотеке в 2007—2008 годах по максимальным, завышенным ценам, и теперь обреченным десятилетиями горбатиться на возврат кредита (даже в том счастливом случае, если они не остались без работы). Зачем было массово “подсаживать” население на наркотик потребительского кредитования?

В рекордный для строительства 2007 год темпы выбытия ветхой жилой площади превышали темпы ввода в строй новой; а капремонты у нас нигде массово не делаются, кажется, с середины 80-х. О состоянии сетей теплоснабжения, водоснабжения и канализации, оставшихся в “развитом социализме” во всех смыслах — начиная от времени последнего ремонта и заканчивая датировками принятия основной нормативной базы, — и речи нет. Но мы не делали с этим ничего; только затыкали, когда прорывало, а сами тем временем все строили, строили и строили новые квадратные метры на новых пятнах застройки, сажая новые дома на антикварные коммунальные сети. Сейчас власть наконец предметно занялась ветхим и аварийным жильем, но завтра и все остальное жилье тоже перейдет в эту категорию. Но мы же не мыслили категориями оптимизации текущих издержек — мы мыслили категориями развития.

Кризис вообще приучает мыслить жестко. Так вот: формируя государственные и управленческие стратегии, мы просто обязаны были думать не только о развитии, но и о сжатии. И соответственно всегда иметь в запасе стратегии сжатия. В экономике случается как рост, так и спад; и тот и другой могут быть сколь угодно длительными. Положа руку на сердце, работать в условиях роста не так уж и трудно. Но вот исходить из того, что эта музыка будет вечной, — самоубийственный инфантилизм.

Собственно, демографическое сжатие мы уже имеем — и этого не изменить. Темпы этого сжатия, что бы мы ни делали по стимулированию рождаемости, скорее возрастут, учитывая, что людей в самом “рожающем” возрасте 18—27 лет в 2008-м имеется 22 млн, а к 2020-му останется всего 14 млн; и это уже неизменимая, заданная реальность. Пространственное сжатие идет даже еще быстрее, чем демографическое: практически любой населенный пункт, за исключением областных центров (и то далеко не всех) и редких точек роста, испытывает отток трудоспособных кадров и старение населения. Страна сжимается к городам-миллионникам и магистралям между ними, а все остальное пространство пустеет.

В экономике все, в общем, так же. Сжатие внешних рынков (на которых мы наиболее выгодно торговали в последние годы) теперь уже налицо. Сжатие внутреннего рынка не за горами вследствие неизбежного уменьшения покупательной способности и сокращения кредита; но даже и за внутренний рынок нашим компаниям предстоит еще та борьба. Сжатие целого ряда крупных отраслей под напором импорта — тот же авто- и авиапром, легкая промышленность и т. д. — продолжается уже многие годы; и пока нет никаких признаков перелома.

Но главное — то, что последнее дело в связи с вышеизложенным заламывать руки и бежать к пруду с опрокинутым лицом. В самом по себе сжатии ничего катастрофического нет, в отличие, скажем, от слома, который вполне может случиться, если пытаться вопреки обстоятельствам продолжать действовать в предыдущей логике “развития”. Просто ситуация сжатия требует совсем другой политики. Когда экономия издержек оказывается важнее темпов роста, а жизнеспособность производства — важнее уровня потребления. Когда ты вынужден принимать жесткие решения, отсекая то, что не сможешь потянуть, и концентрируясь только на том, что потерять нельзя ни в коем случае.

Накопленные резервы дали нам небольшую тактическую паузу, благодаря которой мы можем еще некоторое время протянуть, ничего не меняя. Но динамика мирового экономического кризиса такова, что очень даже запросто выбор довольно скоро сведется к дилемме: либо управляемое сжатие — либо хаотический обвал. В первом случае мы сохраним за собой возможность на следующем витке развернуть ситуацию в свою пользу. Во втором — такой возможности не будет.