Сказка не-по-выходным. Месть крысолова

Алексей Чадаев 17.09.2009 Основной блог, Сказки 533 Просмотров

Я обещал на прошлых выходных разобрать легенду о Гаммельнском крысолове. И честно разбирал её, но откровенно обломал об неё зубы — не хватило социологического образования. Поэтому вываливаю на ваш суд то, что успел понять, и сообщаю, что продолжаю поиски.

Крысиный маэстро

Сама сказка вовсе не так общеизвестна, как предыдущие, поэтому, со ссылкой на Википедию, воспроизведу сюжет — благо он короткий:

Однажды в город Гаммельн пришли крысы. Они причиняли жителям города неисчислимые бедствия. Но вот в Гаммельн явился крысолов, взявшийся избавить горожан от беды. Магистрат заключил с ним договор, по которому город обязался выплатить крысолову столько денег, сколько он сможет унести, если он сумеет избавить город от крыс. Получив обещания магистрата, Крысолов начал играть на своей волшебной флейте. И тогда все крысы Гаммельна вышли из своих нор, и Крысолов вывел их за город, и привёл к реке Везер. Влекомые волшебной флейтой, крысы вошли в реку и утонули.

Однако жадный магистрат не захотел платить Крысолову — ведь крыс в городе уже не было.

Крысолов жестоко отплатил жителям Гаммельна за обман. Он снова заиграл на волшебной флейте, и тогда все дети из Гаммельна пошли за ним. Они никогда больше не вернулись, и навсегда исчезли из Гаммельна.

Вот так вот.

Из других источников мы знаем об этом сюжете ещё кое-что. Во-первых, по роду занятий Крысолов — вовсе не профессиональный борец с грызунами, а бродячий музыкант, персонаж в европейской культуре крайне непростой (здесь уместно вспомнить, что мы когда-то поняли о Бременских музыкантах). Во-вторых, по некоторым данным, дети, в отличие от крыс, исчезли не насовсем.

Когда были они маленькими детьми, увёл их из родного города человек в зелёной одежде, игравший на дудке. Видно, был это сам дьявол, потому что завёл он их прямо в глубину высокой горы. Но не хватило у него власти, чтобы загубить невинных детей, и после долгих скитаний во мраке прошли дети сквозь гору и очутились в безлюдном, диком месте.

Тогда из лесу пришли лани и кормили самых маленьких своим молоком. Без труда приручались дикие козы. Сначала жили дети в шалашах, а потом стали строить город. И легко поднимали они огромные камни, словно камни сами хотели сложиться в стены и башни…

И ладно бы просто город они построили. А то ведь, согласно нескольким независимым источникам, чуть ли не рай на земле — то ли «город радости и счастья», то ли «город, лишённый греха», везде по-разному.

Что понятно сразу, «навскидку»?

Во-первых, крысы. То, почему рост их поголовья так беспокоит жителей средневекового немецкого городка, имеет подразумеваемую-умалчиваемую причину: чума. Они — основные разносчики чёрной смерти, и мечта об избавлении от крыс — это мечта об избавлении от неё навсегда.

Очень интересный вопрос — почему же тогда магистрат нарушил обещание и не заплатил Крысолову? Только ли дело в жадности, как говорят источники? Ой ли. Судя по всему, проснувшаяся вдруг в лучших людях гаммельнской ратуши жадность — сублимация совсем другой, «вытесненной» реакции на произошедшее с крысами.

Я думаю вот как. Понятно же, что к тому моменту, когда Крысолов появился и предложил свои услуги, жители уже перепробовали массу способов извести хвостатых. И ловушки, и коты, и извращённые фокусы с выращиванием «королей крыс» — каннибалов крысиного племени. Скорее всего борьба с крысами была сложноорганизованной, рутинной, отнимающей у многих людей кучу времени и сил деятельностью. И когда пришёл «специалист», предложив свои услуги, бонзы магистрата рассчитывали, что он будет возглавлять и координировать эту работу. Он же нашёл куда более быстрое, лёгкое и элегантное решение.

Это можно назвать «проблемой инноватора». То, почему первого изобретателя бетона в его же собственном изобретении и замуровали заживо; понятное дело, единодушным решением гильдии каменщиков. Признать успех Крысолова — а выплата гонорара есть, несомненно, и акт признания успеха — означает в глубине души почувствовать себя круглыми дураками. Всем, кто тратил столько времени, сил и средств на проблему, которая, оказывается, имеет настолько простое, быстрое и недорогое решение. Собственно, в основе их нежелания платить — твёрдая уверенность, что весь его успех с крысами это какое-то жульничество.

Во-вторых, дети. Если крысы — это воплощённая смерть, то дети — это, наоборот, воплощённое будущее. В одной из версий сказки слепой странник, придя в Гаммельн спустя сколько-то лет, попадает в город стариков. Это, как минимум, странно. Взрослые, половозрелые жители города вполне могли нарожать ещё детишек — их-то дудка не затронула. Значит, Крысолов лишил город не просто детей, а детства как такового, того счастья и той надежды, которую принято связывать с детьми. И не просто лишил, а утащил её куда-то в другое место — в итоге город, построенный ушедшими гаммельнскими детьми, оказался чуть ли не раем земным.

Мы-то понимаем, что если наши дети примутся строить без нас новый социум, никакого рая у них не получится. Даже такие оптимисты, как Януш Корчак, пытаясь в «Короле Матиуше Первом» описать «власть детей», с неумолимой логикой приходят к тому, что мир детства на самом деле — недобрый и жестокий. Так что в нашем случае речь идёт не столько о самих детях, сколько именно о детстве, как его понимают взрослые люди — как воплощённую в собственном биологическом продолжении ностальгию по утраченной мечте и надежде.

Сказка древняя, но, конечно же, про современную Европу она говорит куда больше, чем про средневековую. Сегодняшняя белая Европа выглядит именно как Гаммельн после второго визита Крысолова. Исчезли беды прошлого («крысы») — чума, войны, революции и т.д. — но исчезла и вера в будущее — «дети», в том числе и в самом прямом, биологическом смысле. Сегодняшняя белая Европа — действующая модель «конца истории»; мы и американцы ещё немножечко трепыхаемся по краям, как «младшенькие», но Прага, Кёльн и Брюссель — это уже, в общем-то, заживо мёртвые города.

Во-третьих, ясно, что дело в музыке. Что «дудка Крысолова» — это никакая не магия, а некий способ подать сигнал, безотказно мобилизующий ту или иную группу по логике групповой идентичности. «Если ты крыса, ты должен идти на зов дудки». Соответственно, единственный способ избежать утопления в реке, если ты серый хвостатый грызун — отказаться считать себя крысой. Т.е. от маркера своей принадлежности к группе (грубо говоря, в гитлеровской Германии мало было «не быть нацистом» — это тебя не спасало; надо было «не быть немцем»).

Кстати, двое детей по одной из версий всё же остались в городе. Но один был слепой, а другой немой. Ясно, что дело не в физических уродствах самих по себе: слух-то, заметьте, у обоих был. А в том, что их не брали в детские игры их сверстники. Причём не брали совсем, до полной невозможности для каждого из них отождествлять себя с понятием «гаммельнские дети».

По поводу музыки первое, что приходит на ум — это история Томаса Лермонта, полулегендарного шотландского предка нашего М.Ю.Лермонтова. Он в юности случайно услышал музыку страны фей — и слышал её всю жизнь, и она казалась ему лучшим, чем всё, что есть в этом мире. А в какой-то момент пошёл на музыку и исчез навсегда — в королевство фей, как принято считать. То есть опять — «в лучшую жизнь».

Дети именно и пошли за звуками из «сказочного королевства».

Но куда в таком случае пошли крысы?

Что за крысиный рай предложила им волшебная дудочка?

Вот здесь я сломался. Крыса же — это универсальная метафора. Крысами во все времена называли обитателей социального дна. Для нормального социума весь уголовный мир — это такие «крысы»; но и в среде уголовников «крысятничество» — это крайне недостойное поведение, даже по меркам их весьма специфической морали.

И вот какая может быть социальная утопия у крыс? У всяческих отвергнутых, униженных и оскорблённых, лишившихся любой чести и совести, но не воли к борьбе за жизнь?

Что-то мне шепчет, что такая утопия должна смахивать либо на 17-й, либо на 37-й год.

Тут, конечно, скажу сильно «в сторону»: я только вчера, на форуме-2020, когда Сурков говорил про Троцкого, вдруг понял, что интеллектуальное поражение троцкизма — в неспособности распознать в сталинском 37-м ленинский 17-й. То есть, в некотором смысле, «перманентную революцию» как она есть, лишь переупакованную в формат государственных репрессий. То, что Троцкий писал в 36-м о неизбежности новой революции в СССР, вследствие нарастания непреодолимых «классовых» противоречий уже в новом, советском социуме… если читать его текст глазами человека с марксистской школой мышления — а Сталин, несомненно, таковым являлся — то выход только один: нарком Ежов. Позитивное отличие 37-го от 17-го только одно: в его мясорубке уцелел сам политический субъект, которому можно было, как Ворошилов Хрущёву уже в 57-м, сказать «хватит крови». В 17-м такого субъекта попросту не существовало, и просить о прекращении насилия можно было разве что Господа Бога. Да и в 37-м, если я правильно понимаю логику тогдашнего момента, воронок мог приехать и к Сталину. Но не приехал. Место вождя оказалось первым из вынесенных за пределы насилия «именем революционной законности»; а всё последующее время попросту расширялся этот круг исключённых. Пока в 91-м не оказалось вдруг, что государство не имеет права судить и репрессировать по своим законам вообще никого. Собственно, в этот момент оно и погибло.

Так вот, о «крысином рае». Крысиный рай — это рай даже не «перманентной революции», а перманентного реванша, перманентного унижения сильных — слабыми, богатых — бедными, умных — невеждами, красивых — уродами и т.д. Это постоянная, превращённая в систему «справедливость» в крысином смысле слова. Даже не в смысле выравнивания и перераспределения, а именно в смысле непрерывной мести лучшим со стороны худших — за сам факт существования этой разницы.

Слабое место крыс — в том, что они не очень-то ценят свою жизнь. И готовы умирать так же запросто, как и убивать. Это не значит, что они не борются за жизнь — нет, они кому угодно горло перегрызут ради того, чтобы выжить; но ни чужая, ни своя собственная жизнь для них не становится от этого ценнее. Они плохо чувствуют пределы риска, хотя всё время живут в мире риска и умеют почти автоматически взвешивать шансы. Но охотно идут на отчаянный риск даже тогда, когда их шансы крайне малы.

На этом, собственно, их и поймал Крысолов.

Та музыка, которой он выманивал гаммельнских крыс из погребов, вряд ли была мелодичными напевами царства фей. Скорее всего, это было похоже на гимны Лебедева-Кумача образца весны 1938 года — «изменников подлых гнилую породу//мы гневно сметаем с пути своего…» Мы, кстати, инстинктивно чувствуем, что Крысолов в течение всей процедуры не имел возможности ни на миг оторвать губ от дудочки — иначе был бы вмиг растерзан крысиной ордой. Ибо орда эта вышла на песнь, звавшую убивать. Кстати, момент был предельно опасный — если б не удалось довести их до воды — они б устроили кровавую баню во всём городе. Причём своих сородичей они убивали бы с тем же воодушевлением, что и людей; в тот момент, когда играла музыка и они выходили, каждый зверёк уже был потенциальным «королём крыс».

И это, кстати, объясняет, почему ни у одной крысы не сработал инстинкт самосохранения, когда крысиное воинство входило в воду. Каждой крысе казалось, что вот убивают её — ну, не повезло, да; но с другой стороны — сколько ж сволочи разной заодно передохнет, какое счастье…

Предыдущие сказки:

[fbcomments]

Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения

Сказка не-по-выходным. Месть крысолова

About Алексей Чадаев

00:30