Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Это наброски брошюры, начатой ещё в 2007 году и всё ещё находящейся в работе. Я хочу написать в ней о первом постсоветском поколении, его политической и исторической судьбе.
Прочь от «охранительства»
В июне 2007 г. в издательстве «Европа» вышла книга Виталия Иванова «Охранитель», в презентации которой мне довелось участвовать. Примерно в то же время, в рамках большой дискуссии о персонализме в российской политике, оппозиционный политолог Л.Шевцова опубликовала статью, где зачислила меня, в компании с моими коллегами по ОП РФ А.Миграняном и С.Марковым, в т.н. «охранители».
Я хочу порвать с этим словом. Объяснить, почему я ни в коем случае не «охранитель».
Дело в том, что охранять – не значит сберечь. Охранять – значит просто работать охранником. Отсекать мелких воришек и осторожно отдавать табельное серьёзным грабителям в масках и с волыной, пытаясь тайком нажать секретную кнопку.
Охранник – не тот, кто будет умирать за охраняемое. Он нужен для статуса. Проверять пропуска и подчёркивать значение и величие патрона/конторы. Нужен ли охранник? Нужен: недаром даже в СССР существовал пост №1 у Мавзолея. Но также ясно и то, что, во-первых, его основная цель была не в том, чтобы пресекать попытки стырить тело вождя. А во-вторых, и символическое тело страны эти люди тоже не сберегли.
Сегодня нечего охранять. Политическая система современной России – это система подпорок и временных конструкций разной степени прочности, призванных удержать пошатнувшееся здание тысячелетнего российской государственности от тотального обрушения на наши с вами головы. Делать своей политической миссией работу по охране этих штуковин – затея заведомо безнадёжная: если не сгниют – значит или сожжёт, или растащит кто-нибудь.
Я не очень высоко ценю всю эту конструкцию. Но рачительный хозяин даже в случае, если дом подгнил и покосился, без колебаний зарядит солью из двустволки в филейные части любому из тех, кому придёт в голову под шумок растащить его на дрова.
Здание как метафора государства напоминает о текущей во мне крови нескольких поколений инженеров. Именно инженерское во мне вскипает всякий раз, когда заявляется очередной ниспровергатель с одним-единственным пунктом политической программы – «крушить всё к чёрту, а потом разберёмся».
Любой инженер по натуре склонен мыслить контрреволюционно. Контрреволюционер – это тот, кто решает революционные задачи вместо революционеров и лучше революционеров, не прибегая к революционным средствам. Но думать о целом – значит думать и о том, чем нужно пожертвовать или что нужно убрать ради этой целостности.
Охранитель охраняет всегда: это его работа. Разрушитель всегда разрушает: он не умеет ничего другого. Созидатель же – это всегда creative destructor, способный как строить, так и ломать. Но это последнее умение он применяет при соблюдении двух обязательных условий. Во-первых, разрушать только то, что точно нельзя починить или исправить. И во-вторых, только тогда, когда точно знаешь, что именно ты потом будешь строить на месте разрушаемого.
Настоящим «охранителем» невозможно быть ещё по одной причине – по поколенческой. Правящее поколение – охранители даже тогда, когда пытаются быть революционерами. Для них то, что было – недопустимая катастрофа; они как люди, пережившие войну – и потом положившие жизнь на то, чтобы другой такой войны не было ни в коем случае.
Для нас же ситуация радикального слома – это чуть ли не естественная среда обитания. Нас не пугает угроза «проснуться завтра в другой стране»: мы это уже делали. Но в силу естественных возрастных причин не могли почувствовать шока. К примеру, от того, что вместо главы государства с новым 1992 годом страну поздравил юморист Задорнов.
Партия власти: кто нами правит
Одной из ключевых, «эстетической» и вместе с тем претензией к эффективности, к нынешней «партии власти» — «Единой России» — является её якобы тождественность КПСС. На самом деле, «ЕР» и КПСС – это две взаимообратные формы. «ЕР» — это скорее анти-КПСС, и вот почему.
В ленинской схеме партия – руководящая и направляющая сила государства. Соответственно, государство – это просто исполнительный механизм политических решений, которые диктует партия. В СССР партийное руководство – главнее государственного.
Идея «партии власти» — ровно обратная. Партийность и партийные механизмы используются для реализации государственных задач; сама партия – скорее приводной ремень государственной машины. Власть – вышестоящая инстанция по отношению к партии.
Собственно, исходя во многом именно из претензии к «ЕР», как к новой КПСС, сложилось мнение, что правящее («старое») поколение – это поколение «пораженцев», людей потерпевших однажды поражение и теперь несущих его в себе, как медленно действующий яд, не способных к прорыву, риску и развитию.
Я предпочитаю использовать другой, более, на мой взгляд, подходящий к ним термин. Не «пораженцы», а «выживанцы». Они выжили вопреки всему (краху их страны, их политической системы) и стали профессионалами в искусстве выживания. Справедливо, что ждать от них прорыва не приходится. Но это не значит, что мы должны пренебречь опытом тех, кто несмотря, ни на что, смог сохранить хоть какие-то кирпичи и сложить из них некое подобие печки, от которой мы сейчас должны начать танцевать.
В отличие от нашего поколения, поколение «выживанцев» имеет за своими плечами нечто, а именно — личный опыт как основу мировоззрения. С точки зрения «выживанцев», как ныне правящей группы, те формы существования, формы «покоя», если хотите, вполне логичны. Показательно отношение выживанцев к советскому: «мы вот де долго терпели гнёт, мучились, работали «тогда» — и теперь наслаждаемся плодами заслуженного отдыха. Мы получили своё». Этого не изменишь: многие из них, даже в относительно нестаром возрасте – инвалиды с посттравматическим синдромом.
Мы, поколение перелома, не имеем права на такое отношение к советскому. Для нас это – наследство, созданное отцами. Которое мы получили, в общем-то, даром, и которое не досталось другим лишь по счастливой случайности. Оно для нас – опыт, но опыт чужой, как если бы речь шла о другой стране. Мы не имеем права проматывать и наслаждаться: мы ничем это право не заработали. Наша миссия – сберечь и приумножить. А это требует мобилизационной этики.
И, разумеется, существенно бОльшего, чем у них, градуса этатизма. Мы, в отличие от старших, не имеем права выдвигать в оправдание своего эгоизма тезис о длительных мучениях в коммунальном обществе и долгожданном избавлении от оных. Мы обязаны найти баланс личных интересов и задач самореализации, с одной стороны, и задач выживания страны и государства как целого, с другой. И если мы сами не предложим формулу баланса, её нам навяжут. Даже не власть, а сама история (слухи о смерти которой сильно преувеличены) – на куда менее выгодных для нас условиях.
Выживанцы тоже говорят о прорыве, но они не могут стать основой субъекта прорыва. От них нельзя этого требовать. Лишь единицы из этих поколений обладают способностью вырваться за поколенческие границы, преодолеть наследие предыдущего опыта и воспитания, предыдущей системы; каждый из таких людей на вес золота; но их крайне, крайне мало.
Прорыв — есть прорыв из советского и за советское; освоение советского и преодоление советского – это одно и то же. Способность понять и использовать советское означает способность выйти за советское, переварить его и двинуться дальше, прочь из прошлого в 2050-й год.
Роль поколения выживанцев – условно говоря, нынешнего костяка «Единой России» – в другом. Они – та самая основа стабилизации, устойчивости, которая не даёт хаосу транзита снести всё на своём пути. В качестве союзника, они считают себя не «старшими партнёрами», а руководителями и нанимателями. Однако логика провозглашённой ими же «модернизации» сама приведёт их к тому, что остаться в роли «старших покровителей» они не смогут.
Партия реванша: кто с нами борется
Т.н. «оппозиция» (я больше люблю применять к ним термин Глеба Павловского «хулилище») – ещё менее пригодна на роль модернизаторов. Доругаться по повестке 90-х, демонтировать государство, подорвать базу развития и завершить историю России – это всё, чем сегодня исчерпывается их повестка. В этом смысле нет принципиальной разницы между лояльными оппозиционерами из КПРФ и СР, с одной стороны, и отморозками из ДПНИ и разнообразной «солидарности» — с другой. Но системные всё же лучше: они, по крайней мере, готовы играть по правилам, без «маршей» и «кондопог». Эти же последние – агенты «конца истории», чья миссия – погрузить нас в дурную бесконечность перманентной гражданской войны.
Их считают несерьёзной угрозой, нередко даже сбрасывают со счетов – и в этом есть доля правды: сейчас они больше похожи на взбесившихся чебурашек, чем на действительно опасных крокодилов. Но это не значит, что они не являются угрозой: неумолимая логика истории такова, что если мы не сможем мобилизовать и направить уже разлитую в пространстве России энергетику обновления, то их претензия на моральное лидерство будет удовлетворена в полной мере. После чего переток к ним власти – это вопрос, как говорят украинцы, исключительно «часа и натхнення», причём уже их, а не нашего.
В этом смысле угроза прихода к власти какой-нибудь «другой» России пока ещё – пока ещё! — находится внутри нас самих; и поле нашей борьбы с ними – тоже внутри нас самих.
Да, оппозиция необходима! Будущая Россия – это Россия, в которой обязательно есть оппозиция, причём не как ситуативно оказавшаяся политическим противником действующей власти группа лиц, а как политический институт. Наличие оппозиции как института – обязательное условие успеха демократии как интерфейса управления страной.
Что такое оппозиция? Это такое место, где не только подвергается пристрастному, но компетентному анализу каждый шаг действующей власти, но и формируется следующая, будущая власть. Это – резервная, запасная власть, готовая в любой момент взять в руки управление страной в случае, если у правящей группы иссякнет энергетика, истощится кадровый потенциал и исчерпается политическая повестка. Будучи свободной от ежедневного решения управленческих вопросов, нудной административной рутины, оппозиция может заниматься стратегией, вырабатывать планы на будущее, формировать свой собственный список общестрановых задач, которые придётся решать в следующем политическом цикле; копить силы, тренировать кадры, строить теневые кабинеты и, главное, разрабатывать собственный язык политики.
Есть ли хоть какие-то признаки всего этого в нынешнем хулилище? Почти нет. Людей, способных реагировать и обсуждать по существу политику действующей власти – там единицы, и их не видно-не слышно из-за ора толпы бессмысленных крикунов. Людей, способных к долгосрочному ответственному планированию – и того меньше; они все привыкли жить одним днём и искать результата «здесь и сейчас». Людей, способных готовить и обучать кадры – нет вообще: кадровая база узка, поколенческий горизонт – пенсионеры, привычка пользоваться наёмным активом и заёмными системами коммуникации.
Работать с людьми и говорить напрямую глаза в глаза, отвечать на вопросы в интерактивном режиме, не умеет вообще никто – зря, что ли, чуть ли не главным требованием их является «пустите нас в телевизор»! Ведь телевизор – машина трансляции, а не коммуникации. Видеть себя ответственным субъектом политики – этого вообще нет ни у кого: в любом их сюжете главным объектом критики является «режим»; главный герой их же собственных описаний любого «марша» — не оппозиционер, а омоновец; а универсальная отмазка для любого собственного провала – «действия Кремля».
В этом смысле как бы не вышло так, что одним из приоритетных национальных проектов ближайшего будущего станет нацпроект «другая оппозиция». Увы, у власти скорее всего тоже недостаточно сил и средств (главным образом кадров) на такой проект; пример чему – печальная клоунада «эсеров» Миронова, которые, заявив программной целью партии «строительство социализма», начали с того, что набрали в ряды целую бригаду «авторитетных предпринимателей», этот авангард реформ 90-х – в расчёте, видимо, на то, что они-то и распределят общенародную собственность по справедливости.
Наверное, в среднесрочной перспективе под этим углом стоило бы присмотреться к КПРФ: там тоже полный швах с кадрами и мёртвая, закостенелая инфраструктура; но там по крайней мере есть то, что их вытягивает, а именно – богатейшая политическая традиция. Увы, реализоваться этот потенциал сможет только когда (и если) в КПРФ произойдёт естественная возрастная ротация руководящих кадров. Либо – если всё же возникнет организованная сила, способная унаследовать ту политическую традицию, которую сегодня продолжает удерживать за собой КПРФ.
Одно можно сказать определённо. Настоящая оппозиция – то есть такая, которая рассчитывает завоевать доверие избирателей и взять в свои руки управление страной – должна быть не менее, а более патриотичной и ориентированной на национальные интересы, чем правящая партия. Во всяком случае, её естественная политическая задача – доказывать гражданам, что правящая партия плохо и неправильно защищает интересы страны; и у оппозиции всегда есть это поле, поскольку любой правящий, действующий режим неизбежно обречён на определённый процент компромиссов и уступок как в международной, так и во внутренней политике; следовательно, оппозиция всегда имеет возможность быть более патриотичной, чем власть; и быть естественной, легитимной инстанцией ответственного патриотизма. Компрадорская же оппозиция – это изумительное позорище, свидетельствующее о дефектном политическом мышлении фигурантов.
Наконец, фундаментальное свойство нормально функционирующего института оппозиции – это прозрачность кадровой стенки между ней и правящей силой. То есть, в конечном счёте, единство политического класса – при разнообразии, различии и даже полярности спектра мнений и позиций. Пока эта прозрачность выглядит односторонней: в оппозицию идут лишившиеся мест бывшие начальники, в результате чего оппозиционность стала почти синонимом политического пенсионерства. Вина за это лежит и на правящем слое – в его неспособности строить коалиции ad hoc, заниматься кадровым рекрутингом за рамками паразитарного слоя кумовьёв и прихлебателей. Но долю вины разделяет и оппозиционный бомонд – в его неспособности относиться к делегированию кадров во власть иначе как к перебежничеству и предательству; сопоставлять сферу убеждений со сферой политического и управленческого опыта, и вообще воспринимать политику как зону реализации идей, а не как голую конкуренцию политических команд.
