Рабочий вопрос

В истории маоизма любопытен момент отхода Мао Цзедуна от классических канонов марксизма-ленинизма и начала формирования собственной идеологии.

Главный пункт расхождений Мао с традиционным «марленом» – это идея о том, что авангардом пролетарской революции является не рабочий класс, а крестьянство. Конъюнктурная причина лежит на поверхности: в Европе марксистов и даже в России Ленина уже имелось на тот момент достаточное количество рабочих, чтобы можно было им говорить, что они «класс». А в полностью аграрном Китае первой половины ХХ века и производства – и, соответственно, рабочие – были редкой экзотикой. И как политически значимая сила они быть мобилизованы не могли. А революцию надо было кем-то делать.

Политический успех маоизма – в выполнении последовательности «сначала революция, а потом –появление китайского рабочего». Причём реальная индустриализация в Китае (идущая по-настоящему лишь сегодня) совпала с отходом от принципов плановой экономики и тотального огосударствления производства. Китайский индустриальный капитализм создан коммунистическим режимом – и, как выяснилось, он неплохо справляется с этой задачей, не хуже разного рода «невидимых рук» европейского образца.

В конце концов, китайская революция как таковая была не столько классовой, сколько антиколониальной и национально-освободительной – Мао лишь довершил дело, начатое Сунь Ятсеном и продолженное Чан Кайши, т.е. националистами; зря ли последнего циньского императора Пу И китайцы в конце жизни приняли в пионеры (представьте себе пожилого цесаревича Алексея Николаевича, которому розовощёкий отличник по поручению Л.И.Брежнева повязывает в Свердловске пионерский галстук).

Но меня здесь интересует не Мао, а рабочие. Почему столь успешна оказалась ставка именно на эту страту (а не на крестьян, не на «бедных вообще») в социальной (не национально-освободительной) революции? Я не про догматически-марксистский, а про сугубо тактический, «технологический» аспект.

Сегодня это видится примерно так. Есть два уклада – старый аграрный и новый индустриальный. В новом индустриальном – более высокие норма прибыли и производительность труда, более сложная и развитая социальная организация. Индустриальный уклад, «прорастающий» в аграрной стране – это как бы «будущее посреди настоящего».

Соответственно, фундаментальное отличие рабочего от крестьянина – в том, что крестьянин (также как помещик, «вотчинник» или даже мещанин-ремесленник) принадлежит к прошлому, «вчерашнему» укладу, тогда как рабочий – к укладу наиболее актуальному, «мейнстримному». Но в этом новомодном укладе рабочий – пария, маргинал, находящийся на нижнем этаже социальной лестницы. Выше него в этой иерархии – финансовый капиталист, предприниматель, менеджер, даже тот же буржуа в ипостаси «паевого» инвестора. А в той мере, в которой новый уклад постепенно «прорастает» в госмашину, сращивается с ней – то и чиновник, и вообще любой находящийся на государственной службе человек. Фабрика – краса и гордость новой цивилизации, а те, кто на ней работает – «говорящие орудия», ходячие функции, приложения к станкам.

И это при том, что фабрика порождает очень специфический тип социальности. Человек изо дня в день выполняет сотни и тысячи раз одну и ту же, достаточно простую операцию, являющуюся при этом составной частью большого и сложного процесса. То есть от качества этих (автоматически повторяющихся) действий зависит и следующий за ним технологической по цепочке, и вся цепочка в целом. Велика вероятность, что такой человек рано или поздно перестаёт ощущать себя неким автономным индивидуумом, «личностью» в собственном смысле – он на рефлекторном уровне начинает ощущать себя частью большого индустриального целого, «деталью машины». Фабрика, как коллектив, и превращается исподволь в «социальную машину», причём происходит это исподволь, как бы незаметно, в миллионе микро-ситуаций взаимной «притирки» изначально очень разных людей.

Собственно, вот вам и готовая «армия» — и далеко не факт, что её «генералом» является предприниматель или собственник производства. Этот последний живёт в рынке и мыслит в логике рынка, действуя фабрикой как самим собой, продолженным в пространстве. Уже поэтому он – «человек», а не «деталь машины»; у него другой ритм жизни, другой круг интересов, другие потребности. Рано или поздно он неизбежно перестаёт понимать тех людей, которые у него работают – просто в силу очень разного образа жизни. И дело тут вовсе не в потреблении — он вполне может быть аскетом, «сгорающим» на работе – это ничего не изменит. Главное, что они – «в форме», а он, так сказать, «штатский».

Обособляясь, «фабричный» микросоциум не может не противопоставлять себя всему остальному обществу. Это противопоставление может идти разными путями – рабочие могут считать себя «лучше» или «хуже» т.н. «обычных людей», главное что «другими». Или, как любят выражаться современные философы, «исключёнными».

Вот это среда «исключённых» — и есть готовое топливо революций.