Новое

Синопсис-III ч.6. Апология государства: читая Энгельса

Всякий, кто работал в госструктурах и обладает минимальной наблюдательностью, легко может увидеть, насколько государство само по себе архаическая штука. Даже сравнительно новые его элементы — такие, как система представительной демократии или собственно бюрократический аппарат — тоже уже насчитывают многосотлетнюю традицию. Но более древние штуковины — такие, например, как институт первого лица, как военная машина или даже как суд — в них, несмотря на все позднейшие наслоения, буквально читается эра молодости человечества.

Не просто древняя, но и устаревшая — говорят наперебой теоретики последние полтора века. Все это время искали формы над- или внегосударственной самоорганизации обществ. Попутно выдавливая государство из тех сфер, которые оно захватило в эпоху экспансии: из религии, из экономики, из образования и науки, из медиа и т.д. Нигде этого не удалось окончательно; но везде государство отступало, медленно, со скрипом, но все-таки сдавало значимые позиции.

Борьба с государством везде и всюду подавалась под соусом борьбы за свободу личности, но освободившееся после ухода государства место всегда захватывали вовсе не освобожденные человеки, а какие-то совсем другие, невиданные ранее «субъекты». В наиболее наглядной форме мы такое наблюдали в перестройку, когда вслед за уходом государства из сферы безопасности освободившееся поле тут же занял новообразованный «институт» бандитской крыши. В сегодняшней России государство несколько восстановило в этой сфере свои позиции, но, как выразился губернатор Ткачев, даже и сегодня «такие цапки у нас в каждой второй станице».

На поле, оставляемое государством, всегда приходят те или иные новые хищники. Олигархические холдинги заняли место советских отраслевых ведомств, ТНК стали определять международную торговлю, тоталитарные секты (от кришнаитов до ваххабитов) начали захватывать умы и сердца верующих, «единственно верные учения» различных самопальных гуру начали теснить рациональное знание в школе и ВУЗе и т.д. Каким бы ни было древним и отсталым государство, везде и всюду его отступление с позиций оборачивается деградацией, хотя везде и всюду оно проходит под флагом прогресса.

Почти все теоретики сходятся в том, что возникновение государственности непосредственно связано с присвоением земли; что государство — это в первую очередь территориальное образование. Важнейшим, если не первичным даже по отношению к «власти» как таковой, является в этом смысле феномен _границы_. То, что в древнерусском языке обозначалось корнем «кон» (откуда «закон» — как то, что за-коном, внутри границы). У Энгельса в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» достаточно подробно проработана гипотеза возникновения государственности как результат перехода от родоплеменной (по крови) к территориальной (по земле) самоорганизации общества. Интуитивно понятно без дополнительных уточнений: огородил кусок земли забором, сказал «мое» и устанавливаешь там какие хочешь правила. А если забора нет, тогда любые твои правила если где и действуют, то исключительно в границах твоей прямой видимости; и то только до тех пор, пока из-за угла другой джигит не поехал.

Главный источник географических представлений у всякого советского ребенка — политическая карта мира. У меня она много лет висела над кроватью; и для меня моя страна — это не в последнюю очередь то огромное красное пятно, самое большое из всех пятен на карте. И можно сколько угодно рассказывать о сто пятидесятом месте в рейтинге прав человека по мнению авторитетных правозащитных организаций, сама карта убедительно доказывает любому, что Россия — не Нигерия и не Верхняя Вольта.

В той мере, в которой мировая экономика перестает быть аграрной и становится индустриальной, в той же мере падает и значение этой площади. Мир как бы вытягивается вверх, в высоту, к сотым этажам небоскребов в мировых финансовых центрах. Земля перестает автоматически означать богатство; наоборот, величина пространств скорее оказывается бременем.

Но радикально ситуация меняется даже не в этот момент, а тогда, когда возникает география «параллельных плоскостей» — от сети транспортных коридоров до интернета. Очевидно, скажем, что границы Рунета ни в каком смысле не совпадают с границами Российской Федерации, и уже одно это заставляет говорить об особом статусе этого пространства. Виртуального, скажет кто-то? Не более виртуального, чем существующая исключительно в коллективном сознании идея национального суверенитета над тем или иным куском земли. Поди объясни, скажем, беловежским зубрам, что они то и дело в ходе странствий по одноименной пуще оказываются то в «Белоруссии», то в «Польше». А сетевой хомячок в этом смысле ничем от беловежского зубра не отличается. Он точно так же не в состоянии заметить ни одной границы, кроме разве что «языковых барьеров».

В той мере, в которой уклад жизни все большего количества людей «отрывается» от территориальной привязки, приобретает особый экстерриториальный характер — в той же самой мере начинает разрушаться сама основа института государственности. Это гораздо серьезнее, чем все предыдущие атаки на занимаемые государством сферы. Здесь речь идет о базисе, о том, на чем основан сам принцип разделения мира на фиксированное число территорий с государственным статусом.

Суверенитет — это концепция из той эпохи, когда земля была первоосновой всего — экономики, политики, культурной идентичности и т.д. Суверен, по определению — это обладатель неограниченной власти на ограниченной — «суверенной» — территории. Но как это работает в мире, где сама по себе территория значит все меньше? В мире, где все больше людей, лишь физически связанных с тем местом, где они живут — но при этом всю свою деятельность осуществляющих вне этого пространства? В сети сегодня можно и зарабатывать, и тратить деньги в процессах, локализованных за тысячи километров от твоего физического местонахождения; где в этой картине государство?

«Я всегда живу в параллельных государствах» — сказал мне однажды владелец того самого ресторана, куда ходили Путин с Медведевым отмечать итоги президентских выборов 2008 года. Он считает своей миссией создавать параллельную географию, отличную от той, которую преподают в школах. Его компания (производственно-торговая) уже давно перешагнула географические границы России; его основная производственная база находится в Китае, туда же постепенно перемещается и «штабная» инфраструктура. Сам же он при этом бОльшую часть жизни проводит в разного рода экстремальных путешествиях по оставшимся еще необитаемым уголкам планеты, появляясь в городах лишь тогда, когда этого требуют задачи бизнеса. В некотором смысле он сегодня сам себе суверен.

Государство на протяжении тысячелетий своего существования показывало удивительную живучесть и столь же удивительную способность адаптироваться к сколь угодно изменяющимся реалиям уклада жизни человека. Но тот вызов, который стоит перед ним сегодня, думаю, круче, чем многие предыдущие. Родоплеменные структуры, предшествовавшие государству, тоже существовали многие тысячи лет — но когда человек перешел от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию, они сдали свои позиции территориальной государственности.

Похожий транзит назревает в наши времена. Даже если государство сохранится, оно неизбежно трансформируется до неузнаваемости, в такие формы, в которых от известной нам по истории системы власти останется лишь имя. Но совершенно очевидно, что спокойной, «естественной» и бескровной такая трансформация точно не будет. Мы сегодня видим лишь первые сполохи назревающей борьбы — даже не за власть, а за сам тип власти, за смену логики отношений господства и подчинения.

Будет круто.

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма