Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Споры о коррупции – лишь отражение непрозрачности системы. В тёмных глубинах аппаратов и офисов циркулируют чёрные деньги, которыми питается политика, экономика и даже «гражданское общество», сколько его ни есть. Непрозрачен процесс подготовки и принятия решений, непрозрачна реальная иерархия отношений. То, что происходит в публичной сфере – всегда не более чем тени на стене платоновской пещеры. Никто не знает, где реальные центры власти и влияния, никто не понимает реальной логики и стратегии государства. Многочисленные публичные «стратегии» — рекламно-пиаровские тексты, имеющие лишь косвенное отношение к тому, что планируется и реализуется на самом деле.
Когда-то это было преимуществом. Непрозрачность позволяла играть на опережение, позволяла системе сохранять инициативу, действовать по принципу «политики свершившихся фактов». Но сегодня, когда сам факт первичности «тени» уже является секретом Полишинеля, эта непрозрачность – только во вред. Молодой гвардеец Прокопенко может предъявлять сколько угодно старушек, переведённых через дорогу его добросердечными тимуровцами – весь этот список идёт псу под хвост после простого вопроса об источниках финансирования и бюджете его организации. То же касается любых «реальных дел», кто бы их ни рекламировал: первый и самый главный вопрос – это вопрос про деньги.
Сама власть сделала на предыдущем этапе всё для того, чтобы именно такая логика стала базовой. Миноритарий – это метафора гражданина, в том смысле, в котором государство сегодня ведёт себя как корпорация, а граждане всё более осознают себя миноритарными акционерами ОАО «Российская Федерация», и именно в этом качестве задают вопросы его топ-менеджменту. Можно сколько угодно повторять как заклинание слово «гринмейл», но в той мере, в которой сама власть навязала людям логику зависимости их «качества жизни» от роста экономической мощи государства, отношения между ней и людьми всё более определяются форматом «акционер-корпорация».
Для кого-то это проблема; для меня – скорее задача. В конце концов, нет ничего плохого, если люди начинают ощущать себя собственниками страны, и требовать своего именно как собственники. Разумеется, нормальными такие отношения станут ещё не скоро – как минимум не раньше, чем люди научатся вести себя как ответственные и компетентные собственники, а государство – как ответственный и компетентный менеджмент. Но это в основе своей позитивный, полезный процесс «притирки». Другое дело, как он будет проходить на практике.
Быть собственником, даже очень «миноритарным», такой большой и сложной штуки, как Россия – весьма непростое дело. Беда в том, что само массовое представление о собственности, тем более долевой (долевая – imho гораздо более точное слово, чем «частная») – сегодня нуждается в апгрейде. Это было бы легче, если бы у нас существовал достаточно массовый слой акционеров отдельных компаний – от небольших семейных бизнесов до крупных холдингов. Увы, ваучерная приватизация 90-х, которая задумывалась как способ создать такой слой, в данном смысле закончилась полной неудачей. Слой собственников «средств производства» – узкая, «элитарная» в худшем российском смысле этого невкусного слова группа. Для большинства же граждан единственная собственность, доступная в ощущениях – это «собственность на квартиру». Не знаю, надо ли повторять в сотый раз, насколько фиктивна такая «собственность» на сколько-то кубометров пустоты, огороженной чужими стенами и стоящая на чужой земле.
На повестке дня – создание нового массового слоя собственников компаний, приносящих прибыль. Именно там, и только там, может формироваться культура отношения к собственности. Сегодня время вкладываться не в потребление, а в производящие активы, в то, что приносит и будет приносить прибыль. И – учиться хозяйскому отношению к собственности.
Как это возможно? Самый прямой путь – не изобретая велосипедов, адаптировать и освоить мировые стандарты корпоративного управления и корпоративной отчётности. Не узкой прослойке «эффективных менеджеров», а рядовому гражданину=собственнику=избирателю. Сколь бы ни были сложны существующие в мировой практике системы, их назначение, в конечном итоге – сделать любой бизнес понятным для неспециалиста, с самой важной для него точки зрения – имеет смысл вкладывать в него свои деньги, или нет.
Именно за этим нашей экономике нужны сегодня внешние инвестиции. Пора отказаться от шаблона, что главная польза от прихода инвестора – те деньги, которые он приносит. Главное в инвестициях – не деньги, а сами проекты, технологии и менеджмент, которые приходят вместе с ними. Китай, которым сегодня тычет кто ни попадя, именно благодаря внешним инвесторам сформировал слой людей, способных работать в мировом формате. Собственно, инвестиции – это в первую очередь адаптация форматов.
Меня все спрашивают, куда я ушёл после ЕР. Рассказываю. Я поставил себе задачу добиться привлечения в Россию 100-130 миллиардов долларов иностранных инвестиций в год, сделав investment relations своей основной сферой деятельности и основным источником дохода. Это было трудное решение: проработав много лет в российской политике, большое искушение застрять в ней на всю оставшуюся жизнь. Количество возможностей для этого было куда большим, чем для смены профиля. Но бывают ситуации, когда надо уходить из зоопарка. В российской политике, и в особенности политконсалтинге, можно «рубить капусту», но нельзя зарабатывать деньги – в том смысле, в котором об этом можно говорить где-либо ещё, кроме родных пенатов.
Когда пришло это решение? В общем виде – в прошлом году, после Шанхая весной и Гонконга осенью. Именно там я понял бесперспективность копошения в нашем политическом болоте – можно угробить жизнь на то, чтобы всё оставалось как есть, но нельзя ничего изменить по существу; неважно, будучи во власти или в т.н. «оппозиции» любого градуса системности, у нас это всё одно. Тем временем Россия по факту уже стала частью миросистемы, но у неё отсутствуют органы чувств для того, чтобы это увидеть, и мозг для того, чтобы это осознать, и потому её используют втёмную.
Глядя из Гонконга, Россия – это Главный Мировой Лох. Богатый и глупый, и особенно эта глупость заметна в разговорах о «модернизации» и «инновациях». Это долгий и отдельный разговор, но если вкратце, роскошь «инновационной экономики» может позволить себе только та страна, где всё в порядке с просто экономикой, без прилагательных. У нас же «инновационная экономика» — это примерно то же самое, что «суверенная демократия».
Поэтому я «пишу иероглифы». Чего и всем желаю. Научиться разговаривать с миром на мировых языках, освоить форматы, которые попросту лучше, чем те, которыми мы привыкли пользоваться и считаем их такой же неотъемлемой частью бытия, как родные осины. В этом смысле мне ближе патриотизм в стиле Петра Великого – если в мире кто-то делает что-то лучше нас, давайте учиться этому у них, перенимая всё то, что можно перенять, а не пытаться закрываться от мира запахом кислых щей.
Не то чтобы этой темы у нас вовсе не было. Наоборот, с лёгкой руки гаранта, уже третий месяц весь аппарат пробует на зуб новое для него понятие «инвестиционный климат». Как часто у нас бывает, камлания по поводу климата приобрели характер боевого онанизма вприсядку – «давайте создадим ведомство по снижению административных барьеров».
В мире это делается по-другому; и я не вижу оснований придумывать здесь «особый путь». Мировая практика – это агентства по привлечению инвестиций (Investment Promotion Agencies), работающие как своего рода инвестиционный спецназ, задача которого – привлечь тех, кто нам нужен туда, куда мы хотим. Тот факт, что у Российской Федерации до сих пор нет этого инструмента работы во внешнем мире – одно из свидетельств нашей провинциальности, заметной из любой точки извне. Но никто не мешает начать эту работу своими силами, не дожидаясь благосклонного кивка из высоких кабинетов.
