Бунт игрушек

Обращение к теме игры неизбежно ставит вопрос об «игрушке» как ее инструменте. Игрушка — предмет, значение которого в рамках условностей игры и за ее пределами сильно различается.

Еще с детсадовских времен я хорошо помню недоумение родителей, когда, получив в подарок на день рождения игрушечный автомат, я заявил им, что было бы лучше, если бы он стрелял по-настоящему. Помню и ответ — но это уже тогда будет не игрушка. Такими же глазами я смотрел на девочек, игравших в куклы: интересно, а есть ли такие девочки, у которых вместо пупсов настоящие младенцы? Собственно, тогда у меня и сформировалось представление об игрушке как о вещи, которая выглядит «как настоящая», но при этом ею нельзя делать то, что делают «настоящими вещами», которые она копирует. При этом понятно было, например, что игрушкой вполне может быть и «настоящая» вещь, только сломавшаяся: так, я приволок в детсад из дома сломанный и предназначенный на выброс утюг, чтобы отдать его играющим в куклы девочкам. Но в игре пластмассовый автомат действительно стреляет и убивает — при условии, что и «убивающий», и «убиваемый» договорились считать его полноценным орудием убийства.

Резиновая женщина — это, по сути, та же детсадовская кукла, с которой взрослые мальчики играют в «как будто» секс. Пелевинская «сура» — это игрушка, сделанная настолько «настоящей», что в какой-то момент оказалась способна превратить в «игрушку» своего создателя. Строго говоря, франкенштейновский зомби, как и Терминатор, как, более того, даже и Матрица — это именно такие «игрушки», родственники куклы наследника Тутти из «трех толстяков»: во всех помянутых случаях «оживление» игрушек тождественно их бунту против создателя/хозяина; и именно этот бунт парадоксальным образом и делает их «настоящими». То же можно сказать и про Шарикова из «Собачьего сердца» — он тоже своего рода Кая, по отношению к которой Дамилола оказывается Преображенским, а Грым — Швондером. Таким образом, можно зафиксировать второе важное свойство «игрушки»: она полностью управляема, и покуда таковой остается, продолжает быть «игрушкой», не превращаясь в «настоящую вещь».

Здесь уместно вспомнить о домашнем животном — как о биологическом аналоге «игрушки», отвечающем, тем не менее, всем основным требованиям к таковой. Игрушка — «живая» или «пластмассовая» — это то, над чем играющий имеет абсолютную власть и использует по своему усмотрению. Здесь же — мостик к «домашнему скоту» и далее к «рабу». В «Жезле пастыря» я описал коротко, как власть над живыми существами порождает новое качество власти над людьми — то самое ощущение господства, восприятие других людей как «своих игрушек». И, соответственно, бунт как выход из-под контроля, но одновременно и обретение статуса «настоящего»: бунтующий раб — это вчерашняя «живая игрушка», сделавшая шаг на пути к состоянию «настоящего человека».

Современный мир производит все больше и больше «игрушек для взрослых» — вещей, которые специально предназначены для ситуаций, которые на детсадовском языке описываются «как будто». Виртуальная реальность компьютерной игры — это двойное «как будто»: игрушка, существующая только в виде пикселей на мониторе — и, соответственно, в воображении играющего. Но, захватив его, и она вполне может «взбунтоваться» и «выйти из под-контроля», и даже поставить под контроль играющего: чтобы увидеть, как это происходит, необязательно даже смотреть фильм «Матрица» — достаточно посетить зал игровых автоматов.

Сегодняшний человек в основном слишком слаб, чтобы пытаться превратить других людей в свои игрушки так, как это делали тираны древности. Те, кто еще способен играть людьми — редкий, вымирающий вид. Столь широко (и все шире в последнее время) распространяющаяся педофилия — это прямое следствие инфантилизации самих «взрослых». Известное мо, приписываемое «олигарху Мише» — «15 лет — уже старуха» — может сказать только тот, кому самому 14, по крайней мере в собственном сознании. Ребенка подчинить, поставить под контроль, превратить в свою игрушку легче, чем взрослого человека, на это требуется меньше энергии, «воли». Тут то же, что и с БДСМ-ом — «а давай я побуду твоей игрушкой по взаимной договоренности». Конечно, настоящая крутизна — это когда ты можешь вот так же с взрослыми людьми, ломая их сопротивление и саму волю, причем без всякого их согласия на участие в «игре». И не в разовом режиме «изнасилования» (это читерство), а именно надолго, для создания устойчивых отношений раб-господин (или играющий-игрушка). Но таких крутых мало того что повыбили, так еще и «перестали делать», разве что в девиантных средах на периферии общества — уголовный мир, армия, бюрократия и т.д.

Еще одна метафора игрушки, также тесно связанная до недавнего времени с «системами власти» — евнух, кастрат. Имперский Китай или османский султанат вовсе не случайно отводил евнухам столь важную роль в государственной бюрократии — по сути, евнух это тот же «пластмассовый автомат», который как настоящий, только не стреляет. И это, опять-таки, развернутая иллюстрация к тезису «все настоящие вещи опасны», т.е. «опасное = настоящее». Причем опасность тут в двояком смысле: «могут причинить неприятности при неосторожном обращении» и «могут выйти из-под контроля». В случае с оружием это особенно интересно: наличие у тебя настоящего оружия, например, может спровоцировать у тебя желание кого-нибудь убить — и это тоже «воля» оружия, проявляющаяся через твою собственную.

Тема евнуха адресует нас к связи между сексом и властью/свободой. Секс, даже в его нынешней обезжиренной ипостаси «свободной любви» и гондоном как основным гарантом этой самой свободы/безопасности (через блокирование возможных последствий и, тем самым, снятие «опасностей»), все равно меняет сознание в сторону «воли к власти». Не случайно вождь по должности обязан быть альфа-самцом, а чтобы ему было легче так о себе думать, его и окружают кастратами (или, как в современном мире, косящими под таковых). Ключевое отличие политической современности — стремление убрать эту «альфа-составляющую» и из позиции «первого лица», поставить на это место кастрата, или гея, или бесполое нечто, или «ребенка»-инфантила с айфончиком и нулем-промилле — собственно, именно так и понимается сегодня оппозиция «авторитаризм-демократия». Чтобы тот, кто там находится, сам был в некотором смысле игрушкой — и потому не мог бы и думать превращать в свои игрушки других. Отсюда, в частности — навязчивая критика путинского «мачизма» как чего-то заведомо архаичного и одновременно антидемократического. Настоящая «власть народа» — это когда сама система власти превращается в гаджет-игрушку в руках «избирателя», эдакое «резиновое государство», лежащее на полке в секс-шопе рядом с резиновой женщиной — и, разумеется, как тот автомат, неспособное стрелять.

Здесь открывается большая тема «феноменологии гаджета» как ultima «игрушки-для-взрослых», но к ней так просто не подступиться. Что называется, «не хватает вводных». Пока максимум, до чего я додумался — это «визуальный инструментарий воображения», где само воображение понимается как instant-средство создания «игровой реальности» и погружения в нее. Но для этого надо разбираться со связью игры и воображения, а здесь ни Хейзинга, ни Берн уже не помогут — нужна куда более продвинутая антропология.