Уже в языковом анамнезе виден двоякий смысл «верности» — как точность («уравнение верно») и как лояльность (лидеру, идее, организации, стране и т.д.). Ленинское мо «учение Маркса всесильно потому, что оно верно» опирается в т.ч. и на эту двойственность — учение «верно» в той мере, в которой адепты верны учению; и здесь корень его силы. Верность при этом — такое же производное от веры, как честность — от чести (характерно, что при наличии прилагательного «свободный», в языке нет существительного «свободность»). Не менее впечатляет при этом _существительное_ «неверный» — использовавшееся в негативном смысле для обозначения иноверцев.
Понятно, откуда берется «верный» и «неверный» (а не «правильный/неправильный») в математике — эта отрасль философии еще не забыла, что в ее фундаменте лежит ряд недоказуемых допущений — аксиом (в которых приученное к греческим корням ухо немедленно опознает «аксиос»). Вера, по определению, это решение из недостаточных оснований («принять на веру»), причем дефицит оснований компенсируется собственной волей верующего. Здесь особенно важна вот эта «воля» — в русском языке двойник «свободы», но одновременно и «силы», и «желания», и даже типа пространства («век воли не видать»). Скажем, «вера в Бога» — прямая противоположность «знания о Боге»: в одном случае речь об основаниях, в другом — об их принципиальной не то что недостаточности, а и невозможности, и, более того, ненужности — зачем «верить» или «не верить», если ты _знаешь_, что Бог есть? Вера, таким образом, это волевой акт: «верю потому, что так хочу, и это мой свободный выбор».
Верность — это характеристика имеющего веру; причем она явно имеет временнУю (или, если угодно, антивременную) природу: «что бы ни случилось, оставаться верным». Вообще, привязка ко времени — всегда ловушка: когда в 17-м «бас, окрепший над реями рея» говорит членам Временного правительства сакраментальное «временные, слазь — кончилось ваше время», это то же самое, как когда в 91-м «слазь» сказали их последователям, чьим основным коммуникативно-управленческим орудием была телепрограмма «Время». Лукич, понимавший это как никто другой, был виртуозом «попадания в момент» — отсюда эти его регулярные финты из серии «то, что я говорил вчера, сегодня я же объявляю реакционной эсеровской пропагандой». Тут штука в игре со временем на опережение — раз время, как таковое, задается чьим-то движением — значит, надо двигаться самому быстрее этого «времени». И это тоже такая специфическая «верность» — не позициям (которые надо занимать и сдавать в зависимости от ситуации), а идее, которая по определению «больше» и «сильнее» «текущего времени» или даже любого количества «текущих времен».