Shit

В 2007 году на моем дне рождения А.М.Пятигорский рассказывал про то, как молодой Зиновьев однажды на курсах повышения квалификации пожарников прочел экспромтом лекцию «Философия пожарного дела». Запомнил оттуда перлы типа «пожар есть горение сущностей, к сожжению не предназначенных», или «дверь есть прямоугольная дырка в стене, которая туда называется входом, а оттуда выходом».

Слушая его, я задумался о возможности сделать аналогичную философскую лекцию для специалистов по переработке отходов. Вопрос для меня далеко не праздный: и отец, и мать у меня инженеры-проектировщики очистных сооружений водоснабжения и канализации. Я вырос среди генпланов городов с чертежами коллекторов, насосных станций, отстойников и метантенков; и даже какое-то время сам совмещал очную учебу на своей культурологии с заочным обучением на факультете водоснабжения и канализации в МИКХиСе. И, хоть мне и не хватило тогда зубов на то, чтобы одновременно грызть гранит исторической грамматики с религиоведением и закусывать кремнием сопромата с начерталкой, я всегда старался сохранять в себе alter ego инженера, ради способности перехода от философских размышлений о вечном к практическому разговору «how it works» и, более того, «how to make it working».

Этот по преимуществу инженерный подход я стараюсь сохранять и в философии, и, особенно, в политической философии. «Критикуешь — предлагай»: нельзя воевать «с системой», не держа в голове пусть альтернативных, но также системных решений, равноудаленных и от «механистического» подхода технарей, и от парящих в пустоте философских абстракций и литературных метафор гуманитариев.

Сейчас, после первого философского кружка «Coming out», я, наконец, нащупал кое-какие подходы к решению своей давней задачи.

Итак, несколько тезисов о неприятном, но все более важном аспекте нашей жизни — об отходах.

1. На нынешнем историческом этапе человечество оказалось в новой для себя ситуации. Если предыдущие поколения в процессе преобразования мира имели дело в основном с природой, то есть с чем-то созданным до человека и без него, то сейчас основным «материалом» для человеческой деятельности чем дальше, тем больше становится созданное человеком же — но раньше. Масштабы этого сдвига трудно переоценить: даже климат на планете сегодня все больше становится результатом деятельности человека, нежели действия иных, внечеловеческих сил.

Еще 150 лет назад тургеневский Базаров мог сказать «природа — не храм, а мастерская, и человек в ней работник»; сегодня этой мастерской все более оказывается уже культура, во всех аспектах — от агрокультуры до архива истории идей. Раньше «сырьем» для человеческой деятельности было извлекаемое из петро- и биосферы; сейчас уже сама антропосфера превращается в ключевой источник сырья. (Кто сказал «копросфера»?)

«Вторичный продукт» — то, что еще совсем недавно самозабвенно обстебывал Войнович в «Москве-2042», сегодня на полном серьезе становится рабочим определением для все более значительного числа действующих производственных цепочек. Дело не только в том, что природные ресурсы иссякают; но также и в том, что разнообразные продукты человеческой деятельности все более накапливаются и занимают место на планете. Несколько миллиардов индивидуумов, вся жизнь которых проходит в непрерывной переработке различного природного сырья, порождают все большее количество продуктов этой переработки — как прямых (то, что является целью деятельности), так и побочных.

Одного только дерьма человечество производит миллионы тонн ежедневно — и оно ведь никуда само по себе не исчезает, остается нашим спутником на долгие годы до растворения в биосфере. Добавьте сюда разнообразные отходы, начиная от бытового мусора и загрязненной воды и заканчивая отвалами горных пород в ходе добычи полезных ископаемых.

Не меньшее, если не большее количество «прямого и косвенного» производится в нематериальной сфере — в первую очередь, в сфере информации и знаний. Объем производимых человечеством знаний об окружающем мире непрерывно растет, и эта гора тоже уже давным-давно несоразмерна человеку — нет даже теоретической возможности освоить весь багаж произведенных человечеством знаний одному человеку за отведенный ему срок биологической жизни.

Соответственно, знание дробится, становится узкоспециализированным. Миф Нового времени, доживший даже до эпохи научной фантастики и фикшна — про робинзона-«попаданца», который, оказавшись один и без каких-либо инструментов в параллельной реальности — будь то «необитаемый остров», давнее прошлое или альтернативная вселенная — способен в одиночку буквально «из себя» воспроизвести в общих чертах на новом месте кратную нашей цивилизацию — более не работает. Сегодняшний человек, даже очень крутой и всячески ученый — уже не носитель «цивилизационного целого», а в лучшем случае специалист в одной или нескольких узких отраслях деятельности, которые уже и невозможно воссоздать «с чистого листа» по отдельности. Энтомологи любят говорить: «разумны не муравьи — разумен муравейник»; к сегодняшнему «человейнику»((с)все тот же Зиновьев) это также более чем применимо.

Но дело даже не в этом дроблении, а в том, что в системе знаний постепенно размывается строгая аристотелевская упорядоченность по родам и видам; она, в строгом смысле, перестает быть системой, становясь достаточно хаотичным нагромождением в разной степени системности автономно существующих частностей. Иначе говоря, кучей мусора.

И в ситуации, когда встает задача создать какое-то новое знание в какой-то новой сфере жизни или деятельности, человек отправляется на эту информационную свалку и из кусков и обрывков предыдущих систем конструирует новую — столь же частную и узкоспециальную; и закономерно увеличивающую объем той же самой свалки. Таков, например, психоанализ, сконструированный некогда из обрывков философии, биологии, медицины и религиозных доктрин. Сегодня уже из его обрывков и кусков конструируется новая антропология и бихевиористика.

2. Экономика отходов переворачивает традиционные представления о товарно-денежных отношениях. Отходы — это продукт с отрицательной стоимостью: отправляя испражнения в канализацию или сдавая мусор коммунальной компании, ты еще и платишь тому, кто их у тебя принимает. В отличие от товара, за который ты, наоборот, сам получаешь деньги.

Выходя на уровень ценностей, мы, таким образом, получаем своеобразный дуализм внутри материального мира — а, значит, и мира капитала. Наше экономическое сознание атрибутирует предметам определенную ценность: в истории цивилизации золото уже несколько тысячелетий выступает ее универсальным мерилом. Любая вещь имеет свою стоимость, измеряемую деньгами. Русское слово «добро», в многообразии значений, точно отражает эту картину мира — с одной стороны благо как таковое, а с другой — ценные материальные предметы, находящиеся у человека в собственности («мое добро»). Антитезой традиционно выступает «зло» — как нечто, с одной стороны, плохое, а с другой — несуществующее («зола», пепел, небытие). Но пепел легок и невесом; дерьмо же, напротив, вполне солидно и увесисто: 110 млрд тонн накопленных твердых бытовых отходов — не шутка. Их все труднее признавать «небытием». Очень даже бытие. Вот только в деньгах оно оценивается со знаком «минус». В этом смысле Пелевин прав: дерьмо в его первооснове — прямой, но столь же «материально-нематериальный» антоним золота. Антикапитал.

3. Развитие так называемой «сферы услуг», «экономики знаний» и разного рода нематериального производства, с вовлечением в нее все большего количества людей приводит к тому, что для многих людей единственный собственно материальный продукт, производимый ими для мира — это дерьмо для унитаза и мусор для помойки. Абстрагировавшись от мира ноликов и единичек, можно описать «экономику знаний» как огромную мировую фабрику по производству дерьма.

Вполне понятно, что главный «продукт» рано или поздно становится объектом сакрализации, по той же логике, как хлеб у аграрных культур или «золотой телец» у торговых. Holy shit; или даже, следуя известному «биржевому» анимализму, «дерьмовый медведь» Миша, извечный говнодемон финансовых кризисов.

Пелевинский заход на «совриск» как систему превращения дерьма в объект культового поклонения, «переворачивания» и тем самым атрибутирования ему ценности золота (в новом романе) — об этом.

4. Роль дерьма в истории экономики ничуть не менее значима, чем роль золота. Исследователи неолита учат нас, что самим понятием о «собственности» человечество обязано именно дерьму. Именно в эпоху пещер, когда все имущество племени было общим, возникло правило: дерьмо из пещеры выносит тот, кто насрал. Соответственно, само выяснение вопроса о том, «кто насрал», породило понятия «мое», «твое» и т.д., как атрибут принадлежности внешнего объекта человеку.

Парадоксально при этом, что из всех продуктов человеческой жизнедеятельности дерьмо является тем единственным, по которому невозможно определить принадлежность строго биологическими методами — в отличие от крови, мочи, слюны, спермы и т.д. Отсутствуют следы ДНК. Проблема давно известна криминалистам: физически дерьмо — оно как бы ничье. А значит, вопрос тсзть «копирайта» относится к сфере отношений, т.е.приобретает уже нематериальную природу «личной истории».

Впрочем, как и с деньгами, особенно в их новейшей «цифровой» ипостаси.

5. Наконец, о конструкции «shit happens» — дерьмо как универсальная метафора неприятностей, проблем или неразрешимой ситуации. Это не просто «проблемы» — это проблемы, возникшие именно в результате чьей-то деятельности, как ее побочный, как правило нежелательный, но при этом наверняка неизбежный эффект. Мечта подростка-дрочера об идеальной подруге, которая «срет фиалками» — на самом деле прообраз мечты человечества о возможности «действия, не создающего кармы». Или, по-простому, «чтобы у нас все было и нам ничего за это не было».

Однако, пока человек жив, он не может не срать — и, соответственно, пока он действует, у любого его действия всегда будет как прямой, так и косвенный эффект. Его можно минимизировать, но полностью исключить в принципе невозможно. Гораздо хуже, когда приходится действовать, не считаясь с последствиями. Известная (хоть, говорят, и апокрифическая) фраза Сталина про то, что «много мусора нанесут на мою могилу», содержит важное умолчание: этот «мусор» возник не сам по себе, а как прямой результат того, что делал при жизни он сам и олицетворяемая им система. Продолжение фразы — «но ветер истории его развеет» — заставляет усомниться в прозорливости вождя: когда мусора много, он тяжелый и гниет, с постепенным переходом гниения в горение (как это можно наблюдать на многочисленных подмосковных свалках) — и тогда ветер лишь разносит повсюду дым и вонь.

Сталин жив до сих пор — хотя бы потому, что любое упоминание его имени до сих пор погружает людей в яростный спор, и почти во всяком сообществе найдутся его сторонники и противники. В отличие, замечу, от мирно усопшего дедушки Лукича, который, разложившись в своем Мавзолее «на плесень и на липовый мед»(с)Е.Летов, стоит себе памятником на всякой б.советской площади, и родители мирно водят мимо него детей, как будто это и вправду какой-то сам собой выросший курехинский гриб. И, в случае Сталина, дело как раз в том, что shit не просто однажды happened, а превратилось с тех пор в некий постоянно длящийся happening. Хотя бы в том смысле, в котором созданная Сталиным советская индустриальная цивилизация до сих пор исправно снабжает российскую почву, воду и воздух доброй половиной элементов таблицы Менделеева. Но она же — до сих пор — производит станки, ракеты и киловатты, и нет никакого способа отказаться от этого наследства, не перестав существовать во всех смыслах, и как страна, и как люди.

Но, хотим мы того или нет, настали времена разгребать дерьмо.