То, что я сейчас пытаюсь понять

То, что я сейчас пытаюсь понять, наверняка описано в десятках теорий, с которыми я в силу недообразованности не знаком, и потому приходится опираться в основном на ветхих классиков — Смита, Рикардо, Маркса, Зиммеля etc. Если кому есть что посоветовать почитать — очень welcome.

Итак. Ключевой сдвиг в капиталистической экономике по сравнению с нормальной экономикой обмена — та самая «прибавочная стоимость». Имеется в виду не только марксова «прибавочная стоимость», извлекаемая капиталистом из эксплуатации труда, но и — шире — вообще премиальная цена на редкий или дефицитный ресурс.

На симметричном рынке обмена пирожник испек пироги, сапожник стачал сапоги, потом они оба пошли на рынок, обменяли сапоги на пироги — оба сыты, оба обуты, оба довольны. Но вот появляется некто с, допустим, золотом — редким, дефицитным ресурсом, и потому он может просить хоть десять пирогов или сапогов за один слиток — в любом случае купят. Соответственно, обладание редким ресурсом и возможность обменивать его в выгодной пропорции на менее редкие ведет к асимметрии, накоплению ресурсов в какой-то одной точке. Ну и, далее, к богатству и бедности.

«Бизнес» есть не что иное, как устойчивый контур генерации этой самой прибавочной стоимости. Посредством нахождения «уникальной рыночной ниши», которая, по сути, и представляет собой трансформированный вариант «редкого ресурса». Машина эксплуатации труда — не более чем один из вариантов устройства этой редкости — зашитый в стоимость товара «овеществленный труд» за полцены и есть сама эта редкость. Но редкостью может быть и, например, идея — отсюда целая громоздкая машинерия «интеллектуальной собственности» и борьбы с ней. А может быть и сырье, от полезных ископаемых до плодородной земли, «овеществляемой» в агропродукции. Главное — основной закон «прибыли», или ценности: товар или услуга, выставляемая на рынок, должны цениться там «выше среднего» (чтоб на обмен давали не одну штуку сапогов или пирогов, а как минимум две), иначе нет никакого бизнеса, а есть нуль или убыток.

Здесь находится мостик из мира товаров в мир ценностей: рынок есть не что иное, как система опредмечивания актуальной ценностной иерархии. Причем, поскольку ценностная иерархия есть штука динамическая, ценности в ней все время движутся вверх и вниз, то и рынок колеблется аналогичным образом. Две эти системы находятся не просто в динамике — они динамичны относительно друг друга и друг на друга влияют: как ценностные сдвиги могут порождать рыночные, так и наоборот. Скажем, вывод на рынок нового товара, который сам формирует на себя спрос, дотоле отсутствовавший, есть буквально способ организовать ценностный сдвиг рыночными средствами (у кого это получилось, становится не только чемпионом рынка, но и иконой, как Джобс). Или, наоборот, продвижение некой идеологии, которая трансформирует существующие массовые потребительские практики, создает обратный канал, как у Ошо или каких-нибудь «анастасиевцев».

Гарри Джеффри, признанный специалист по commodity chains (Вадик Малкин его в свое время рекомендовал как своего рода «классика» по теме), в 2010 издал книжку ‘Global value chains’ — http://www.amazon.com/…/dp/B004C05…/ref=sr_sp-atf_title_1_2… — сделав этот естественный шаг от «товарных» цепочек к «стоимостным», они же «ценностные» (специфика церковноанглийского, где value одновременно и «стоимость», и «ценность» — ср. ЛаВэ/liberal values у Пелевина). Изучая ее, помечаю на полях, что путь предпринимателя есть путь присвоения ценностей, то есть конверсии идеальных представлений о ценностях, существующих в умах многих, в материальные ценности, принадлежащие одному. Иными словами, эталонное «предпринимательство» — это как бы украсть икону из храма, но при этом совершенно законным путем. Здесь антропологические корни «третьяковки» и «русского музея», а равно и всей традиции предпринимательской филантропии как компенсационного механизма.

Есть обратный сюжет — «герой», который убивает «кощея» и возвращает его ценности людям, то есть делает частное «добро» общественным — иначе говоря, ничьим. На этом движке сработала русская революция ХХв — «вернуть народу» (нечто ценное). Засада в том, что государство не избежало шварцевского парадокса — убив дракона, стать драконом: оно стало само «сверхпредпринимателем», и в этот момент был запущен неостановимый механизм превращения «сталинского» государства в «путинское». Целиком логичный, если уж на то пошло.

В этом всем есть один вопрос, нормальный ответ на который я так и не нашел ни у Шумпетера в «теории экономического развития», ни где бы то ни было еще: ведь то самое присвоение — оно же одновременно и концентрация ресурсов, позволяющая делать некий шаг развития. Найшуль объяснял, что «их» биржа есть буквальный аналог «нашего» Госплана, причем даже более эффективный, т.к.едет на топливе низменных человеческих мотиваций, а не на абстракциях прогресса и всеобщего будущего щастя. Маркс тоже явным образом игнорирует этот момент в своей реконструкции капитализма. Получается, что речь идет об управленческой задачке: как сделать так, чтобы человек, движимый низменными в общем-то мотивациями (нарубить бабла и пускать пузыри в джакузи), по ходу сделал нечто полезное для общества — ну и хер с ним, пусть тогда пускает ужо за это свои пузыри. В конце концов, у Сергея Павловича Королева тоже была «сберкнижка с открытым счетом», хотя казалось бы.

Смысл в том, что, уничтожая присвоение и концентрацию, ты вместе с ними убиваешь и механизмы развития, вообще историю как таковую. Ну либо по-христиански — выводишь в пробирке нового человека, движимого полностью бескорыстными мотивами, и именно его назначаешь героем-прогрессором. Сила капитализма — в том, что он не воюет с человеческой природой, как это безуспешно пытались делать все религии, включая советскую, а, напротив, опирается на ее фундаментальные особенности, приспосабливая их ко всеобщей пользе. Слабость — в том, что, порождая богатство, он в то же самое время неизбежно порождает и бедность, и вообще, похоже, больше портит оную самую природу, нежели улучшает: именно поэтому «нельзя служить Богу и маммоне».

Есть понятный механизм преодоления этих противоречий на индивидуальном уровне: превращение самого капиталиста в своего рода прогрессора, эдакого «штирлица» в тылу врага: да, я стянул на себя все, но не как «я», а как приводной ремень некоторого процесса с дальним целеполаганием; поэтому мои виллы и яхты — не более чем общепринятый статусный ритуал, а на самом деле я францисканец в душе — рубище, акриды и дикий мед. А надо это все затем, чтобы собрать, организовать, изучить, построить, произвести… в космос полететь, в конце концов. Просто я это могу, другие — нет. И в этом моральное оправдание и богатству, и власти, и эксплуатации, и вообще любого возникающего попутно неравенства/несправедливости. Такая логика — сродни парадигме суверена, «царя», одновременно олицетворяющего власть и растворяющего свою личность в ней. Со всеми прилагающимися к ней примочками вроде ratio status.

Ratio opus — как-то так, наверное.