Эта страна

Бэксайт послереволюционной истории России

Краткий конспект

На дубу зеленом
Да на том просторе
Два сокола ясных
Вели разговоры

А соколов этих
Все люди узнали:
Первый сокол — Ленин
Второй сокол — Сталин

Ой как первый сокол
Со вторым прощался,
Он с предсмертным словом
К другу обращался.

Сокол ты мой сизый,
Час пришел расстаться,
Все труды, заботы
На тебя ложатся.

А другой ответил:
Позабудь тревоги,
Мы тебе клянемся —
Не свернем с дороги!

И сдержал он клятву,
Клятву боевую.
Сделал он счастливой
Всю страну родную!

слова народные, переложение — М.Исаковский, 1937

———————

Однажды махатма Сталин пришёл к махатме Ленину и спросил его:
— Скажи мне, махатма Ленин, почему ты, достигший духовного просветления и полной и безоговорочной реализации, до сих пор не покинул этот бренный мир?

Махатма Ленин отвечал ему так:

— Да, махатма Сталин, достигнув полной и безоговорочной реализации, я уже был готов покинуть этот бренный мир, но моё милосердие столь велико, что я решил не делать этого, пока не разгромлю полностью контрреволюцию и не совершу повсюду электрификацию.

Тогда махатма Сталин сказал ему:

— Послушай, махатма Ленин, я, достигший духовного просветления, но не достигший ещё полной и безоговорочной реализации, готов разгромить полностью контрреволюцию и совершить повсюду электрификацию, а ты можешь спокойно покинуть этот бренный мир.

Махатма Ленин отвечал ему:

— Да, я вижу намерения твои чисты и сильны, и не могу оскорблять их недоверием, однако моё сострадание к этому миру также очень сильно и поэтому поступим так: я погружусь в глубочайшую медитацию сроком ровно на сто лет, и если я выйдя из неё не увижу нигде контрреволюции, но повсюду будет царить электрификация, то тогда я спокойно покину этот бренный мир.

— Да будет так, — ответил ему махатма Сталин.

* * *

Тогда махатма Ленин погрузился в глубочайшую медитацию, а махатма Сталин, махатма Дзержинский, махатма Луначарский и другие махатмы, достигшие духовного просветления, но не достигшие ещё полной и безоговорочной реализации, стали сражаться с контрреволюцией и совершать повсюду электрификацию. Они было уже совсем разгромили контрреволюцию и ввели повсюду электрификацию, но демоны Западной страны оказались слишком сильны и кознями и злыми чарами одного за другим умертвили махатм.

Тогда повсюду воцарилась контрреволюция, а электрификация начала умаляться.

И осталась у демонов Западной страны одна цель — уничтожить физическое тело махатмы Ленина, чтобы он не смог вернуться в этот бренный мир из глубочайшей медитации.

Однако умершие махатмы переродились в соколов и днём и ночью кружат над Красной площадью и следят, чтобы ни один демон Западной страны или их прислужник не добрался до физического тела махатмы Ленина.

Когда же пройдёт сто лет, махатма Ленин выйдет из глубочайшей медитации и увидит, что кругом воцарилась контрреволюция, а электрификация совсем умалилась. Тогда он сделает из кожи врагов огромное Красное Знамя, натянет их кожу на большой барабан, украсит себя ожерельем из их сердец, селезёнок и печёнок и разгромит полностью контрреволюцию и установит везде электрификацию, а потом покинет этот мир.

Тогда мы все сможем, не отвлекаясь, идти по пути, ведущему к духовному просветлению и полной и безоговорочной реализации.

imperium.lenin.ru

—————-

«Мы не знаем страны, в которой живем». Эта теперь уже полулегендарная фраза Юрия Андропова, среди прочего, породила еще и целую субкультуру «новых описаний». Безусловный чемпион этого жанра — Симон Кордонский, с тех пор уже тридцать лет пишущий одну и ту же статью о том, «как оно все на самом деле».

Модель Кордонского — «ресурсное государство», при всей своей хлесткости, плоха ровно одним: она описывает «как», но не дает ровно ни одного ключа к ответу на вопрос «почему». В лучшем случае приходилось довольствоваться либерально-метафизической херней вроде «ну, страна такая».

Какая — «такая»?

«После коммунизма» С.Платонова, похоже, приоткрывает завесу этой тайны — надо только внимательно читать.

Кордонский обращает внимание на удивительный парадокс: любая приобретенная здесь «собственность» обретает статус «собственности» исключительно в момент пересечения государственной границы РФ — с билетом в одну сторону. До тех пор, пока она находится «внутри», она никакая не «собственность» — это всего лишь «ресурс». За контроль над которым ведется постоянная борьба без правил — между «ворами», «бандитами», «мафиями» и другими (а типологически, по Кордонскому, других-то и не бывает) «структурами власти».

На бытовом языке я эту «кордонщину» слышал тысячи раз. В версии «знающих людей» она звучит примерно так. Слышь, брателло, здесь поле свободной охоты. Единственное, что «тут» можно делать — это рубить бабло. Даже «зарабатывать деньги» — уже нельзя; не говоря о более сложных историях, вроде «строить бизнес». Вообще, вся остальная «жизнь» — «растить детей», «учиться», «отдыхать», «умирать» — возможна только «там». Просто потому, что «тут» у тебя нет и не может быть ничего «своего». Что бы ты «тут» ни делал, оно «твое» только в твоем же собственном воображении; и в любой момент к тебе могут прийти и объяснить эту немудрящую правду в самых доступных формах. С применением, если потребуется, специальных правдоустановительных девайсов, вроде «терморектального криптоанализатора».

Адепт неолиберального экономического дискурса (читай, господствующего учения гайдаризма-кудринизма) в этом месте еще и включает стандартную, как говорят социологи, «заплачку» про то, что корень проблемы — в слабости у нас статуса (некоторые даже говорят — института) «частной собственности» как таковой. И добавит для ясности, что единственный способ укрепить этот статус — максимально выпилить откуда возможно главного врага частной собственности — государство. Вся эта телега мало кого убеждала даже в эпоху «ваучерной приватизации», когда на освобождаемые государством места в экономике закономерно приходили зверообразные бандиты, а придя, через какое-то время столь же закономерно обрастали погонами, возвращая ситуацию к исходной. Даже удивительно, что означенная телега каким-то образом, пусть в слегка трансформированном виде, дожила даже и до сего дня; наверное, только потому, что никакого другого объяснения никто так и не предложил.

Платонов — вместе с Чернышевым и компанией — предлагает другое, много более изящное. В его терминологии «ресурс» — это такая штука, которая имеет отношение к институтам производства; а значит, по определению, представляет из себя нечто такое, «собственником» чего может выступать только общество в целом; любой же «частный» субъект может претендовать, в лучшем случае, на «право доступа», определяемое на уровне «стратегии». Кроме «ресурсов», существуют еще «фонды» — относящиеся, в свою очередь, к институтам распределения (а значит, «политики»), и «активы», относящиеся к институтам обмена (а значит, «рынка»). Иными словами, в системе, где все является только лишь «ресурсом», невозможны, по большому счету, ни «рынок», ни «политика» — только «стратегия». Монопольным субъектом которой выступает, конечно же, «бандит» — в погонах или без.

Но как получилось, что при таком изобилии всевозможных «ресурсов» у нас так туго с «фондами» и «активами»?

Для того, чтобы проиллюстрировать эту логику не на абстрактных понятиях институциональной теории, а на конкретных примерах, возьмем такую, безусловно, стратегическую (особенно во второй половине января месяца, когда пишутся эти строки) отрасль хозяйства, как производство тепла. И разложим его по трем этажам: производства (где основным индикатором является мощность), распределения (которому соответствует эффективность) и обмена (которому соответствует стоимость). Достаточно ли производится у нас тепла для того, чтобы обогреть мерзнущую родину в зимний период? Ответ: если считать в гигакалориях — более чем достаточно. Проблема в том, что значительная часть производимого тепла уходит на обогрев атмосферы (одна только расчетная цифра теплопотерь в коммунальных сетях — до 40% — говорит сама за себя). А то, что доходит до адресата, потребляется им по ценам, не объяснимым ни одной экономической моделью — ни плановой, ни рыночной: например, в двух одинаковых по метражу квартирах в однотипных панельных домах одинаковых советских серий, стоящих по разные стороны МКАД, размер платежки за коммунальные услуги может отличаться в два и более раза (напомню, что тепло — в форме отопления и горячей воды — составляет до 60% в структуре коммунального тарифа). Иными словами, на этаже производства («мощности») все более-менее ок. А вот на этаже распределения («эффективности») и обмена («стоимости») — ситуацию можно описать словом, пришедшим к нам из древневавилонского наречия, где оно, вообще-то означало «порядок». А у нас в языке… короче, это слово — «бардак».

Но почему?

Как ни странно, разгадка в том, что при существующих впечатляющих мощностях (читай — ресурсах) появляется неодолимое искушение именно за счет мощностей решать любые проблемы, возникающие на этажах эффективности и стоимости. Иными словами, если тут холодно, проще добавить жару, чем заниматься энергосбережением или, тем паче, рыночной ценой тепла. Границы применимости этой метафоры почти к любой сфере жизни выглядят почти необозримыми.

Но этот механизм тоже, в свою очередь, нуждается в объяснении.

———

Есть такая популярная с недавних пор технология проектирования будущего, называемая «форсайт». Если отбросить методологические завитушки, суть в том, чтобы попытаться представить или даже вообразить то, «как оно будет завтра». А потом, уже исходя из этой идеальной картинки воображаемого будущего, расчерчивать план действий, как из состояния «сейчас» прийти в это нарисованное «завтра». Самым масштабным «форсайтом» в истории человечества было и остается коммунистическое учение и возникший по его поводу «форсайт-кружок», именовавшийся «Советский Союз». Слом режима перманентного форсайта произошел, по большому счету, именно в тот момент, когда Юрий Владимирович Андропов произнес ту самую помянутую здесь хрестоматийную фразу — развернув тем самым фокус внимания от «как оно должно быть завтра» в то, «как оно есть на самом деле», т.е. «сейчас». Собственно, в этом самом «сейчас» мы немедленно же и утонули, как в большой луже посреди дороги, под улюлюканье Кордонского сотоварищи.

Практически в тот же самый момент, когда генсек Андропов сказал то, что сказал, в павильонах Мосфильма снимался культовый фильм последнего советского поколения — «Гостья из будущего». Голос из прекрасного далека звал в то будущее, которое даже и не собиралось наступать ни для кого из показанных в фильме советских школьников. На экранах показали будущее, которое никогда не наступит. Но это ненастоящее, ненаступившее будущее тем не менее по-прежнему «строго спрашивает» повзрослевших пионеров — а сегодня что для завтра сделал ты? В принципе, любой «форсайт» ведет себя именно так.

В другом культовом произведении советской эпохи — «Понедельник начинается в субботу» — герой путешествует по целой галерее воображаемых будущих, начиная с античных утопий. С точки зрения строгой науки истории эти несостоявшиеся — да и невозможные, в общем-то — образы будущего относятся, безусловно, к архиву прошлого; они есть, по сути, такое специфическое будущее-в-прошлом. «Полдень, ХХII век» — это специальный миф, имеющий для нас-сегодняшних отношение одновременно и к будущему (применительно к хронологической привязке воображаемого сюжета), и к прошлому (применительно ко времени, в котором жили и творили его авторы). То же можно сказать и о мире, из которого смотрела на нас своими большими глазами школьница Алиса Селезнева — мире, возникшем в воображении покойного ныне советского востоковеда Булычева-Можейко. Собственно, именно по поводу таких будущих-в-прошлом и применим в первую очередь вынесенный в заглавие термин «бэксайт».

Перечитывая недавно энгельсовское «происхождение семьи, частной собственности и государства», я держал в уме фразу толкиеновского Леголаса — «с тех пор листья около моего дома осыпались всего лишь пятьсот раз». Если Энгельс прав и институт собственности возник вокруг и по поводу права наследования, являясь естественным продолжением патриархальной семьи, то вполне очевидно, что обуславливающим фактором его появляется оказывается, по Воланду, вопрос о том, что человек «не просто смертен, а внезапно смертен». Эльфийское бессмертие, таким образом, обнуляет и то, и другое, и третье: семью, частную собственность и государство. Более того: для «перворожденных» история заканчивается в тот момент, когда они появляются на свет: все остальное, с этой точки зрения, есть просто длящаяся ситуация, которую расовый орк на валинорской службе Фукуяма проницательно назвал «концом истории».

Что такое «Конец истории»?

Это ситуация, когда обрушивающийся в небытие советский «форсайт» навсегда превращается в свою противоположность, то есть в тот самый «бэксайт». Иначе говоря, валинорские Стражи как бы говорят Пришедшим Следом: «Дорогие смертные! Ваше будущее отменяется. Покойтесь с миром».

Но в этот-то момент и выясняется, что упразднить будущее — посредством его директивной отмены, хотя бы даже именем самого Эру Изначального — вовсе не значит его уничтожить. Сделав шаг вперед, ты не можешь вслед за этим сделать два назад. Даже если ту единственную ногу, которую ты поставил по ту сторону границы, тебе уже отпилили бензопилой «Дружба». Собственно, тем более в этом случае.

——————

Что фактически происходит у нас сейчас с институтом собственности? Почему, при всех отчаянных попытках восстановить его в изначальных правах, он все равно продолжает отчаянно глючить, превращая любую титульную «собственность» вместе с самим «собственником» в некий «ресурс» — иначе говоря, бесхозный по определению (т.е. в отсутствие такового) объект всеобщего дерибана?

Для того, чтобы это понять, необходимо разобраться с логикой процесса, на языке политической истории именуемого «реставрация».

Ленин в «Государстве и революции» подробно разворачивает свое понимание марксистского концепта «отмирания государства». В его логике государство — не более чем инструмент и порождение классовой борьбы, орудие эксплуатации господствующими классами подчиненных. Следовательно, говорит он, ликвидировать государство в ситуации, когда и классы, и классовая борьба по-прежнему существуют — дело бессмысленное и опасное: оно все равно самовосстановится в прежнем виде, и будет существовать до тех пор, пока есть эти самые классы. Его рецепт, известный как «диктатура пролетариата», состоял в том, чтобы развернуть эту машинерию эксплуатации в противоположную сторону — то есть превратить в орудие подавления трудящимися классовых устремлений эксплуататоров. Ленинское «государство наоборот», таким образом, должно начать «отмирать» никак не раньше, чем направляемое им развитие производительных сил создаст условия для полноценного существования бесклассового общества. До этого же ни о каком «отмирании» речи идти не может и не должно.

Как и в христианской церкви, в ленинской партии впоследствии состоялся свой «великий раскол» — на троцкистов-зиновьевцев, с одной стороны, и сталинистов-бухаринцев, с другой. «Филиоквой» в данном случае послужил теоретический тезис о принципиальной возможности построения социализма в отдельно взятой стране. Троцкизм эту возможность жестко отрицал, сталинизм же, напротив, поставил ее во главу угла.

Действительно, с теоретической зрения абсолютно непонятно, как может выжить социализм в условиях, когда мировая политика и экономика остаются по сущности «буржуазными». Троцкий в этой связи первым заговорил о рисках «перерождения социализма» и даже «советского термидора»: история показала, что не так уж он был и неправ. Действительно, если не происходит того самого «отмирания государства», то какой же это «социализм»? Более того: советское государство, даже будучи в основе и по генезису социалистическим, в ходе взаимодействия с другими, буржуазными государствами неизбежно обречено «обуржуазиться» само, рано или поздно помножив на ноль все пресловутые «завоевания революции». На первый взгляд кажется, что так в итоге и произошло.

И тем не менее — «парадокс Кордонского» тому порукой — даже и сегодня еще нельзя сказать с определенностью, за которым из двух учений в этом великом споре была правда.

Революция 1917-го отменила в «отдельно взятой» частную собственность; советская конституция 1936-го, в свою очередь, провозгласила СССР полностью бесклассовым социалистическим обществом. Но тот же Троцкий в известной книге «СССР в 1936 году» резонно спрашивает: раз классы в этом «социалистическом обществе» теперь тоже объявлены несуществующими, почему тогда государство в СССР не просто не собирается «отмирать», но, напротив, все более усиливается, пронизывая собой все сферы жизни в этом якобы «социалистическом» раю?

Советский официоз — устами Сталина и руками наркома Ежова — отвечает тогда примерно следующее: никуда классовая борьба пока еще не исчезла, и исчезать не собирается. Да, классов нет в СССР — но они есть в странах мирового империализма (они же «враждебное окружение»), и для этих самых стран — а точнее, для их господствующих классов — СССР является теперь смертельным врагом, несущим прямую угрозу самому их существованию. И они, эти страны — или эти классы — в самое ближайшее время постараются сокрушить СССР, поначалу изнутри — посредством «заговора», который, следуя этой логике, нужно превентивно подавлять посредством уничтожения едва ли не всей советской политической элиты того времени (а иначе — будет как в Испании). Собственно, ведь именно ее, эту элиту, Троцкий в той же самой книге «СССР в 1936 году» описал как уже практически сформировавшийся новый «класс господ» (подав ценную мысль будущим эпигонам вроде Джиласа) — нет сомнений, что в тогдашнем Кремле его продолжали читать со всевозрастающим вниманием; вопрос лишь в том, какие из прочитанного делали выводы. Либо сокрушить извне — этим «извне» по-настоящему запахло после Мюнхена-38, а в 41-м этот «форсайт» стал реальностью.

Тогда, в моменте, не получилось ни то, ни другое (оставим за скобками вопрос, какой ценой), но ведь в дальнейшем с теми задачами, которые не смогла решить «горячая» война, прекрасно справилась «холодная». И да, в каком-то смысле 1991-й поставил точку: затея с «социализмом в отдельно взятой стране» потерпела полный и окончательный крах. Троцкий мог бы торжествовать: «переродившееся» государство сожрало, не подавившись, и ленинскую партию, и марксистское учение, и самый «социализм», разменяв «завоевания революции» на гонорар за съемки в рекламе пиццы для бывшего генсека. Но, как становится ясно только теперь, эта история, как ни странно, не закончилась.

Потому что дальше наступает тот самый «парадокс реставрации».

————-

Бурбоны, как известно (кто их когда видел, если не иметь в виду известный крепкий напиток?), «ничего не забыли и ничему не научились». Пришедшие в 1991-м реставраторы переплюнули даже и Бурбонов: они умудрились не научиться ничему, забыв при этом вообще все. Логика реставрации, впрочем, как раз и предполагала, что для возвращения в «семью цивилизованных народов» нужно было именно что забыть, как страшный сон, все то, что происходило в стране начиная где-то с 1914 года, и вернуть все как было до того — рынок, частную собственность, церковь, буржуазную демократию и прочих «столыпинских фермеров». Царя, правда, на трон обратно не возвели — но это лишь потому, что практически сразу воцарилась новая «династия Ельцинидов» со своеобразным механизмом усыновления «преемников» и введением нового ритуала легитимации правлений — т.н.»президентских выборов». Но все остальное восстанавливали как старые фрески в средневековом соборе — предпочитая историческое преемство любым соображениям практической пользы.

Однако оказалось, что новые-старые институты работают как-то не так: приватизация не породила класса собственников, рынок не привел к процветанию отечественного производителя и предпринимателя, новая Госдума дает фору царской в шатаниях от бесполезности к прямой вредоносности, а церковь (даже и с патриархом, невозможным в петербургской России, но вполне возможным в сталинском СССР) из «отдушины» для мятущихся советских интеллигентов стремительно превратилась в карикатуру с советских плакатов общества воинствующих безбожников. Единственное, что восстановилось в полной мере — это место «сырьевого придатка» в мировой экономике, с той лишь разницей, что в 2014-м нефть играет ровно ту самую роль, которую в 1914-м играло зерно. Советская индустриальная цивилизация же, как Китеж, принялась стремительно тонуть — с той лишь разницей, что далеко не в водах святого озера.

Сейчас, когда на повестке уже всерьез стоит вопрос об эвакуации и ликвидации т.н. «моногородов» (в советской экономике — промежуточных звеньев длинных индустриальных цепочек), впору спрашивать — а был ли мальчик? Даже электрификация, первое из советских «чудес света», состоявшееся еще до атомной бомбы и полета в космос, и та сегодня приказывает долго жить: порукой тому — немыслимая для рыночной экономики система «оплаты за подключение» новых производственных мощностей к промышленной энергосети и расцветающая теперь пышным цветом «автономная генерация», казавшаяся анахронизмом еще при Николае II.

Не получилось у нас, одним словом, отката в «благословенный 1913-й». Получилась злая карикатура на оный, «капитализм по Суслову». С той только поправкой, что Михаил Андреевич даже и не предполагал, что такой «капитализм» прекрасно может обходиться без работающего института «частной собственности», и даже всеми возможными способами сопротивляться любым попыткам его как-нибудь «восстановить» или «учредить».

————

Все это написано не для того, чтобы в очередной раз обругать и без того всеми оплевываемую родину. Сказанное — скорее ключи к той самой «загадке Кордонского». Ключевая гипотеза, она же вывод, состоит в следующем. Действие, произведенное Октябрем, а именно — ликвидация частной собственности на средства производства (а таким средством, как понятно из логики уже постиндустриальной экономики, может быть и в самом деле вообще что угодно), по каким-то причинам оказалось невозможно ни отменить, ни повернуть вспять.

Более того: пусть не в режиме «пролетарской революции», но в режиме последовательной серии так называемых «глобальных кризисов», Первый Мир неуклонно движется именно тем самым ленинским путем. Капитал, как первичное и самое действенное «средство производства», все более обобществляется и национализируется, превращаясь в глобальную «производительную силу». На повестке дня — считающиеся ультрасовременными финансовые технологии вроде Impact Investing, политический смысл которых (улавливаемый даже на уровне нынешней G-8) — в снятии древнего противоречия между «бизнесом» как способом генерации и присвоения «добавленной стоимости», с одной стороны, и т.н. «благотворительностью» (она же «третий сектор») как способом лечения наиболее острых социальных, экологических и гуманитарных проблем. Соответственно, и предприниматель из злодея-мироеда (или, в рэндианском варианте, социопата-одиночки) превращается в культурного героя, меняющего мир к лучшему, эдакого религиозного гуру или пророка. Протестная субкультура New Age породила в итоге мифологического Джобса, чей образ в современном иконостасе стоит где-то неподалеку от портрета команданте Че; и не так уж важно, где тут кончается пиар и начинается легенда.

Но я вновь возвращаюсь к образу Алисы Селезневой из последнего советского «бэксайта» национального масштаба. Вернее, к тому гаджету, возвращать который она приходит в Москву 80-х. Сегодняшнюю Алису зовут Эдвард Джозеф Сноуден, и, в отличие от голубоглазого секс-символа советской школоты, он хорошо понимает, к чему может привести глобальное распространение технологии дистанционного чтения мыслей — вернее, каких дел она может понаделать в руках современных Крыса и Весельчака. Советский анекдот гласил, что КГБ при коммунизме будет не нужен, поскольку люди научатся самоарестовываться. Эпоха соцсетей и персональных коммуникаторов показала, что как минимум стучать сами на себя люди уже научились — и, более того, уже есть те, кто может и хочет этим пользоваться. Здесь речь даже уже не о собственности, а об идентичности: овнешнение и опубличивание «я» вплоть до полного ментального стриптиза разрушает индивидуальность (а значит, в пределе, семью, частную собственность и государство) куда мощнее и качественнее, чем долголетие толкиеновских эльфов: собственно, это и есть технология внебиологического (постчеловеческого) бессмертия «информационного тела». Не только Ленин теперь живее всех живых.

Мы — по-прежнему фронтир мировой истории. Которая, как справедливо замечает Платонов, не только не закончилась, а наоборот — по большому счету только начинается, если считать историей то, что делает сам человек, а не подгоняющие его те или иные «невидимые руки» разнообразных мировых левиафанов. Отчаянная контрреволюционная попытка остановить переход из предыстории в историю, путем декларативного объявления ее «конца» или всевозможных попыток «вбомбить» нас обратно в архаику, обречена на провал. Неважно, кто и под каким соусом пытается ее осуществить — реставраторы-приватизаторы или салафиты, «националисты» всех мастей или «глобализаторы», пидарасы с радужным флагом или пидарасы в тогах/рясах «традиционных ценностей», бандиты в кожанках или бандиты в погонах; карго-«модернизаторы» или карго-ретрограды.

Махатма Ленин из своего Мавзолея смотрит на них скептически.