Капремонт

Продолжение. Начало см. 1, 2, 3, 4

Итак, мы поняли, что институциональная надстройка – любая – есть всегда машина господства одних людей над другими, и присвоения одними продуктов труда других. И сколько бы различные люди в разные времена ни пытались перевернуть её кверху ногами (т.е. перенаправить на задачи освобождения и уравнивания), она легко возвращается к исходным: у жопы нет переда, поскольку он одновременно является задом.

Было бы неправильно описывать ситуацию как непрерывную борьбу одних – за угнетение, а других – за освобождение. В действительности, как очень рельефно показывает Фромм в «Бегстве от свободы», поиски «угнетателя», «доброго царя», который снимет бремя любой ответственности за происходящее, также являются излюбленным развлечением значительной части человечества. Позиция угнетаемого, подчинённого является по-своему привлекательной – как минимум, в логике размена части благ на тяжесть выбора и принятия решений. Женская эмоция – подсознательный, а часто и сознательный поиск того, кто скажет: «доверься мне, я все решу». Главный бунтарь против этого желания – разум, заточенный на этот бунт самим своим контрсуггестивным генезисом; но если удаётся поставить разум в подчинённое, обслуживающее эмоции положение (а женская, к примеру, природа изначально сконструирована именно так, и переворачивание здесь в какой-то степени всегда противоестественно), то явление на свет логической конструкции «так будет лучше для всех» не заставит себя ждать.

Собственно, в момент «так будет лучше для всех» и рождается институт.

Я далеко отклонился от текста Пикетти, который стал отправной точкой этой серии текстов о неравенстве; но я к нему ещё вернусь. Сейчас же в фокусе внимания – тот, кто обладает способностью, если угодно, «магией» работы в сфере институциональной надстройки: тот, кто умеет создавать, разрушать и трансформировать институты. Поскольку они, как мы ранее выяснили, суть в первую очередь феномен (общественного) сознания, то поле работы – именно сознание других людей. Но сознание опирается на маркеры восприятия, доступные в ощущениях – и в этом смысле работа с сознанием чаще всего происходит через посредство ритуальных, символических действий. Примерно как Моисей, спустившись с Синая со скрижалями и обнаружив евреев поклоняющимися золотому тельцу, велел Аарону (тому же самому Аарону, который этого тельца и сооружал по просьбе общественности) пойти и казнить каждого десятого за отступление от Единого Бога. «Не убий»? Для того, чтобы застолбить это в сознании максимально жёстко, потребовалось ритуальное жертвоприношение.

Нет отдельного специального слова в русском языке, обозначающего эту профессию мастера институтов. Я в последние годы пользуюсь стругацким словом «прогрессор», но отдаю себе отчёт в его неточности для решаемых задач. «Прогрессор» — это миссионер более «продвинутой» цивилизации внутри «отсталой»; продвинутость и отсталость, если отцепить идейную нагрузку истматовской прогрессистской парадигмы, означает всего лишь уровень технологического совершенства институциональной надстройки – где отсталые батогами бьют, там продвинутые электрошоком пытают; а может, и вообще никого не пытают, а добывают нужную им информацию по методу Сноудена. Но технологии «физические» (все эти батоги, электрошокеры и айпады с ЦРУшными троянами) — лишь небольшая надводная часть айсберга, средства решения задач, возникающих на уровне гуманитарных технологий управления. Например, добыча необходимой информации. Которая вообще не имеет никакого смысла, если нет того, кто знает, зачем она нужна и что с ней можно делать.

В роли мастера институтов могут оказываться – и оказывались в разное время – представители формально самых разных профессий: воины, жрецы, законники («юристы»), торговцы, даже учёные. Под этим углом зрения такие персонажи, как пророк Мохаммед, Чингисхан и Генри Форд – своего рода коллеги, поскольку каждый из них создал принципиально новую, не существовавшую до него социальную машину (соответственно медина, войско и конвейер). Иисуса в этом ряду нет, но есть апостол Павел; в нем же Ленин с «партией ленинского типа» и Цукерберг со своей мордокнижкой. На похожую роль претендуют обычно идеологи националистических движений, пытающиеся оконтурить нацию в такого же класса механизм; но их извечная проблема, на которой сломался даже самый успешный из их породы Гитлер – это конфликт между институтами «нации» и «государства»: древний, заскорузлый и обросший ракушками по всему днищу State при всей своей кажущейся архаичности методично перемалывает все, что оказывается в поле конфликта полномочий: так Российская Империя, несколько раз чуть не подавившись насмерть, схрумкала-таки мировое коммунистическое движение, высрав Зюгановым. Наверное, как-то так питоны пожирают крокодилов.

Институты бывают большие – размером с государство – и маленькие, размером с семейную фирму. Ответ на вопрос Коуза – «как возможна фирма» — лежит лишь отчасти в экономической плоскости. То, что рынок состоит не из атомарных «свободных агентов», а из таких вот сгустков социальности, внутри которых сплошная планово-распределительная экономика – это не только бухгалтерия транзакционных издержек (как учит нас Чернышев), но и их антропология: присваиваемая капиталистом добавленная стоимость есть явление того же самого порядка, что и налог, который мы платим государству. Плата за силовой каркас, внутри которого перераспределяются ресурсы.

Это я к тому, что всякий настоящий предприниматель – тоже в пределе мастер институтов. Тот, кто создаёт нечто, что до него не существовало – и главным образом не в сфере материальных благ, новых знаний или технологий, а именно в институциональной надстройке: да, фирма производит и продаёт товары или услуги, генерит cash-flow, но главное в ней – это именно организационная сущность. Именно поэтому большинство существующих определений предпринимательства (см. об этом у Гартнера) содержат формулу «способность к созданию организаций».

Пересечение шумпетеровского Инноватора со стругацким Прогрессором состоит в том, что Инноватор, каким его описал Шумпетер, выступает как раз тем, кто конвертирует новые фрагменты научного знания в новый социальный порядок, создавая институт (чаще всего фирму) и втискивая его в уже существующий надстроечный ряд, в расчёте на будущую ренту с этой штуковины. Эта модель описывает то, как в капиталистической экономике устроено превращение новых знаний в новую социальность; если угодно, она есть дифференциал Прогресса в его капиталистической ипостаси. Понятно, что всё это работает при одном главном условии: если процесс приумножения научных знаний человечеством не останавливается и не разворачивается вспять. Иными словами, если нормально функционирует ещё один из ключевых институтов – наука.

Но стругацкий Прогрессор, как мы уже выше заметили, не нуждается в научном «движке», поскольку всё то, что может изобрести отсталая наука Арканара или Саракша, уже давным-давно изобретено в его родных коммунистических НИИЧАВО; и не только изобретено, но и адаптировано на этаже институциональной надстройки Лавром Федотычем. Соответственно, он может «вбрасывать» в архаичную систему экзекутируемой планеты гаджеты (чем занимаются, в частности, перед отлётом с Торманса ефремовские цэрэушники из «Часа Быка»), в расчёте, что они произведут необходимые подвижки на институциональном этаже (у Ефремова именно это и происходит). А может и без всяких гаджетов сразу оперировать на уровне социальной организации, внедряя в умы застрявших в средневековье аборигенов передовые идеи с коммунистической прародины, и жизнерадостно ведя воодушевлённые массы на свержение прогнившего режима Неизвестных Отцов.

Вся эта конструкция летит кверху тормашками, стоит лишь предположить, что никакой коммунистической Земли на самом деле не существует, и равняться оказывается не на кого. Тогда всё, что остаётся бедолаге Партизану, оставшемуся навсегда без связи с Партией – это выдумывать её из головы, создавая в уме некий «образ будущего» и пытаясь потом привести наличествующее человечество к этому умозрительному эталону. Человечество, понятное дело, будет сопротивляться, но где наша не пропадала. Весь вопрос в том, чтобы светлое завтра по факту прибытия в оное не оказалось ещё хуже, чем тёмное вчера.

—

Если теперь мысленно переместиться из вымышленного XXII века в исторический ХХ, то обнаружим следующее. Наша советская система, вооружённая передовым марксистско-ленинским учением, позиционировала себя в отношениях с капиталистическим Западом как общество будущего, которое должно неизбежно сменить отживающий и в историческом смысле обречённый капитализм. Но упс. Эту партию в го длиной в полвека мы неожиданно проиграли, причём именно в той сфере, где полагали себя более продвинутыми и современными – в экономике, т.е. на уровне конкуренции систем производства и распределения благ. Толковый разбор этого проигрыша сделать никто пока так и не удосужился, это ещё дело историков будущего. Я тоже не буду здесь углубляться в такой анализ, замечу лишь, что последнюю четверть века мы живём в режиме как бы зеркального отражения тогдашней концепции: теперь уже Там, на Западе – «общество будущего», а мы – тот самый отсталый Арканар или Саракш, который обречён вечно тянуться к цивилизационным высотам Сияющего Города На Холме (если, конечно, злой Дон Рэба не уволокёт нас обратно в средневековье). Всё это время у нас систематически паслась целая орда «прогрессоров» оттуда, либо считающих себя таковыми индоктринированных аборигенов, реализующих эту программу. Но то ли прогрессоры оказались жопорукими, то ли концепция подвела, то ли Рэба был сенсеем 80-го уровня и всех поимел; короче, тупик.

Который, если вкратце, состоит в том, что, может, СССР и не был сияющим завтра человечества, но в той же мере очевидно, что не является им (и уж точно не может быть путеводной звездой) вся эта кодла из «большой семёрки». Поражение СССР не сняло, а усугубило проблемы капиталистической миросистемы, разбалансировав целый ряд механизмов, исправно работавших именно и только потому, что где-то далеко маячила большая и страшная Red Alert. Собственно, и Мюррей, и Пикетти – ровно об этом. Тот стремительно, угрожающе растущий уровень неравенства, о котором всё громче говорит мировая экономическая наука – лишь один из наиболее очевидных индикаторов этого дисбаланса.

И, значит, задача возвращается к исходной – в том виде, как её когда-то ставил Маркс: создать некий образ цивилизационного будущего, от имени и по поручению которого наши партизаны – они же «мастера институтов» — смогут решить задачу капитального ремонта забарахлившего маховика истории.

Продолжение следует