Новое

Про Новикова на TEDx

Выступал я вчера на #TEDxSR — спасибо организаторам, особенно за совместную работу по подготовке лекции. А передо мной — так уж совпало — выступал @Вадим Новиков, с которым я знаком очень давно, хоть и не пересекался последние лет 15, наверное.

У Вадима была очень интересная метафора — репрессивная функция закона как рамка металлоискателя: имеется в виду, что если слишком чувствительна, то звонит на всё подряд и столь же бесполезна, как если её вовсе отключить. И отсюда — главная идея выступления: если мы хотим, чтобы меньше наказывали невиновных, придётся смириться и с тем, что гораздо чаще начнут оставаться безнаказанными и виноватые. «Пожалей чужих, чтобы свои спали спокойно».

Но я обратил внимание на некоторые из примеров, которыми Вадим иллюстрировал свою идею. В одном случае — в Костроме люди подали жалобу на рекламу «если в слове «хлеб» сделать пять ошибок, получится «такси» — мол, хлеб это Ленинград, блокада и вообще святыня. В другом — пресловутый закон о запрете продажи синтетических трусов.

И вот что я подумал. Ведь такого рода вопросы, действительно, не вполне для государства и его институтов. Скажем, три-четыре века назад было бы понятно без вопросов: если оскорбление святыни — с этим в церковь; а если про стандарты качества — с этим в гильдию, цех или что-нибудь такое в этом роде.

Я до сих пор не понимаю, как в ходе секуляризации государство отгрызло у церкви такие, например, темы, как образование или регистрацию браков. Ну типа прогресс, светское общество, долой мракобесие и реакцию, всё такое. Но как результат мы имеем супергосударство, на которое навешено куча откровенно несвойственных ему функций, и с которыми оно откровенно не справляется.

Так и с теми вопросами, которые поднял Вадим — государство оказывается той единственной инстанцией, или, точнее, тем единственным институтом, в который сваливаются такие вопросы, просто потому, что больше их нести оказывается некуда: «если вы не отзовётесь, мы напишем в Спортлото».

Только не надо говорить, что проблема не существует: раз есть люди, которые считают иначе — значит, она таки есть. Что, было бы лучше, чтобы бойцы какого-нибудь православного джихада поджигали офисы «осквернителей святынь» или нанятые гангстеры фирм-конкурентов уничтожали склады и громили ларьки с синтетическими трусами?

Я даже жёстче поставлю вопрос. Вот есть 1917-й, а есть 1937-й. В 17-м если у тебя есть вопросы к соседу, можно взять винтовку и его грохнуть (а можно и без винтовки, моего прадеда в деревне сосед безменом по голове стукнул — насмерть). В 37-м процедура чуть сложнее: надо написать донос в НКВД, что он японский и аргентинский шпион, и тогда за ним приедет воронок. «Большой террор» ужасен, но жертв всё равно на порядок меньше, чем в гражданскую: в одном случае речь о миллионах, в другом — о десятках миллионов.

Мой тезис: плохо, когда государство оказывается крайним в решении вопросов, которые вообще-то не по его части. Но так всегда бывает, когда одни люди считают, что вопроса такого нет и быть не должно, а другие уверены в обратном. И в особенности когда деградируют или оказываются поставлены под удар те негосударственные институты, которые всегда такого рода вопросы решали.

Например, в мультирелигиозном социуме государство — увы и ах — оказывается вынуждено разбираться, имело место оскорбление святыни или же нет. Просто потому, что святыня в светском государстве у каждого своя, и это закреплено законом — всё как во времена античного политеизма. Альтернатива — религиозная война со всеми её ужасами, знакомыми по истории.

Бывает церковь, бывают гильдии, бывает ещё и суд — если кто помнит, тоже инстанция древняя, древнее государства, и инкорпорированная им в себя очень поздно (и то не до конца).

Вот, например, старший Кадыров в довоенной Чечне, насколько я понимаю, как раз и был таким своего рода альтернативным судом — к нему приходили стороны, он заслушивал дела и выносил решения; и ему даже платили за это по установленным правилам. Да, своды законов, на которые он опирался, не имели ничего общего с конституцией, но они были существенно более древними и уважаемыми в тамошнем социуме.

В общем виде происходит вот что. Есть проблема, которую кто-то таковой не считает, а кто-то считает. Есть институт, древний и укорененный, созданный предками для её решения. Этот институт ставится под удар и так или иначе ликвидируется теми, кто считает, что проблемы нет. Но поскольку проблема никуда не девается, она падает в итоге на власть, укрепляя и расширяя то самое сверхгосударство, с которым так любят воевать либертарианцы.

Чтобы далеко не ходить: вот сам формат TEDx. По сути, он есть не что иное, как своеобразный микс научной лекции с воскресной заамвонной проповедью: неизвестно, чего там больше — знаний как таковых или вот этого — «нужно жить так, а не иначе, и будет тебе щастье». Заамвонная проповедь ушла из нашей жизни как клерикальный анахронизм, но потребность, на которую когда-то она отвечала, сама по себе никуда не делась. Людям нужно, чтобы кто-то рассказал им что-то интересное, вдохновил их и дал им какие-то простые рецепты, как жить в современном мире, что читать и с кем общаться. То, что я видел в Скрябине, напоминало лютеранскую мессу — немножко музыки (чуть ли не органной), немножко ритуала, немножко «евангельских чтений» (в формате просмотра роликов с мирового TED), и собственно проповеди — Вадима, моя и ещё троих спикеров. Ну и смузи с капкейками в роли святого причастия.

Вывод: сверхгосударство — не причина, а следствие. Той секулярной трансформации, которая началась примерно с Ренессанса и идёт до сих пор. И проблема чаще всего не в том, что слишком много государства, а в том, что слишком мало негосударственных форм социальности, слишком часто они оказываются под атакой и слишком слабы сами по себе, чтобы под ней устоять. Хотите, чтобы было меньше государства — стройте гражданское общество, создавайте такие негосударственные формы, которые отвечают на проблемы, а не пытаются скрыться от них, спрятав голову в песок.

P.S. Кстати, церковь по-гречески звучит как ????????, то есть буквально «сообщество».

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма