Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
еще немножко соображений по экономической политике.
1. самый большой социально-политический риск ближайшего времени — рост цен на значимые позиции потребительской корзины, в первую очередь продукты питания. Те меры, которые предусмотрены антикризисным планом правительства, в основном сфокусированы на поддержке производителей, и то опосредованно, через субсидирование кредитных ставок и т.п.
Однако, как известно, у продуктов есть три цены — цена производителя (себестоимость плюс наценка), цена посредника (на оптовой базе) и цена продажи (собственно ценник, висящий на прилавке). Нет ни малейшей гарантии, что даже если первую удастся удержать (хотя с чего, если рвутся наработанные годами цепочки и в стоимость начинают закладываться транзакционные издержки, возникающие при выстраивании новых), вторая и третья не поползут в условиях дефицитного рынка. Хозяин положения на котором — тот, кто контролирует сбыт, а это, в общем, чаще всего даже не продавец как таковой, а именно крупный посредник. В этом смысле самым сильным из решений было бы целенаправленное инвестирование в логистику и опт — с тем, чтобы повысить конкурентность именно этого рынка.
Резервы здесь почти бескрайние — достаточно сказать, что до 70%(!!!) всего отечественного урожая овощей ежегодно сгнивает из-за отсутствия нормальной системы хранения и переработки, в результате чего цены в конце зимы каждый год ползут и сами по себе, безо всякого кризиса — по мере сезонного переключения сбытовых сетей на импортных поставщиков. Та же фигня по молоку — большинство молокозаводов в России работают на импортном порошке, тогда как отечественная молочная промышленность испытывает хронические проблемы со сбытом даже при нынешних достаточно скромных и нестабильных объемах производства — опять же из-за отсутствия годной переработки и хранения.
Это вообще типично для структуры всей российской промышленности, не только пищевой — развитые первый передел (добыча и первичная обработка природных ресурсов) и последний (финальная сборка, доставка и продажа продукции конечному потребителю) и наглухо проваленные промежуточные переделы, в которых импортозависимость по отдельным позициям приближается к 100%. Собственно, советские моногорода и были частью системы промежуточных звеньев производственных цепочек в старой парадигме — их бедственное положение сейчас есть отложенное последствие шедшего в девяностые и нулевые разрыва и переконфигурации.
Политика импортозамещения в этом смысле должна отвечать главному условию — равномерно перераспределять прибыль между звеньями, попутно снижая логистические и прочие издержки в движении по переделам. В постсоветской истории это плюс-минус получалось только в рамках вертикально-интегрированных холдингов с единым собственником, которые по сути и есть те же советские ведомства, целиком ушедшие в частные руки. То есть «по ту сторону рынка».
Работа правительства, таким образом, должна состоять в таком регулировании рынков, которое позволяло бы выживать бизнесам, находящимся на любом из звеньев цепочки переделов — с тем, чтобы становились возможны именно рыночные (т.е.горизонтальные), а не холдинговые схемы организации цепочек. Это и есть ответ на вопросы вроде «что такое продовольственная безопасность страны в условиях рыночной экономики».
2. Экономический блок правительства стало модно обзывать дразнилкой «макрушники», имея в виду преувеличенное внимание именно к макроэкономическим показателям. У меня всегда вызывала недоумение привычка Минфина объяснять логику бюджетных расходов (или, чаще всего, недорасходов) макроэкономическими задачами. В самом деле — проект, профинансированный на 80% от необходимого — это хуже, чем проект, не профинансированный вовсе, потому что это означает срыв сроков, издержки простоя, чудовищные организационные проблемы, выражающиеся впоследствии опять-таки в тратах, уже вовсе неоправданных и необязательных. Инфляция, курсы валют, кредитные ставки и т.п. — это, в конечном счете, забота ЦБ, который обладает вполне достаточными полномочиями и инструментами регулирования; но у нас в качестве основного инструмента регулирования раз за разом оказывается почему-то именно бюджет, который вообще-то совсем про другое.
Но есть и другое соображение: макроэкономические показатели в современном мире меняются в принципе быстрее, чем работает организационный контур такой большой машины, как система госдоходов и госрасходов. В этом смысле превращать, например, инфляцию из индикатора состояния среды в управленческий показатель — означает обрекать систему на полностью рефлекторное управление, в котором по определению невозможна никакая долгосрочная стратегия. Курсы скакнули — все побежали в одну сторону; скакнули в другую — опять побежали еще куда-то. И эти люди, создавшие именно так работающую систему, на голубом глазу вещают с высоких трибун о необходимости предсказуемости, стабильности и понятных правил для успешного развития экономики. «Шизофрения, как и было сказано».
Наконец, сам по себе мониторинг рынков, как его ведет Росстат и привязанные к его показателям федеральные ведомства — оказывается в нынешнем виде занятием подчас совершенно бессмысленным. Вот, скажем, регион шлет в Росстат и/или в Минсельхоз оптовые цены на муку — а в нем всего два мукомольных предприятия, из которых одно лежит на боку и банкротится, а в другом идут проверки, организованные одним из конфликтующих собственников. Пример, кстати, из жизни. Понятно, что в такой ситуации любая выпущенная (или невыпущенная) областной прокуратурой бумажка может дать скачок этого «рыночного индикатора» на десятки, а то и сотни процентных пунктов. Макроэкономика, бубеныть.
Говоря более общо, наши ключевые рынки — высококонсолидированные, на которых ситуация определяется чаще всего тем, что происходит в данный конкретный момент с кем-то из ключевых игроков. Это обессмысмливает большинство импортированных методик их мониторинга и регулирования, построенных на логике управления переменными среды. Если по-простому, то когда рыночных агентов десятки и сотни тысяч — тогда переменные среды и управление ими имеют экономический смысл; если они считаемы на пальцах одной руки, тогда главный и единственный способ на что-то влиять — телефонный звонок одного пацана другому: э, ты чо, братан? Короче говоря, «видимая рука».
Если мы действительно хотим прийти к управлению через переменные среды, вначале нужно сформировать эту самую среду именно как среду, что есть задача на годы и годы. В краткосрочном же режиме заливать возникающие проблемы деньгами — значит просто дать заработать еще каким-нибудь пацанам и до кучи опять-таки подлить керосинчику в топку инфляции.
3. Про политику субсидирования кредитных ставок, являющуюся основным коньком «антикризисного плана», я в свое время много наслушался в Германии, в период стажировки в KfW (это основной немецкий госбанк развития). Поэтому ясно, откуда ветер дует в нашей грефономике. Но, как часто бывает в наших палестинах, отличия выглядят как «слышали звон». У немцев снижение процентных ставок по кредитам за счет государства — основной инструмент работы со средними и малыми компаниями, особенно когда речь идет о новых проектах или вообще стартапах, в том числе в массовом микробизнесе. Соответственно, речь идет о кредитах, выдаваемых при минимальном залоге или вообще на беззалоговой основе, в режиме проектного финансирования или под залог приобретаемого в проект оборудования.
У нас же проблемой при получении кредита является не только высокая ставка, но и дефицит залоговой массы у заемщиков. Именно у среднего, малого и микробизнеса — чаще всего нет никаких капитализированных активов, могущих выступить в качестве залога. В результате субсидирование кредитных ставок — это попросту не про них.
4. Теперь о проектном финансировании. Это словосочетание Путин вбросил в октябре на форуме «Россия зовет», а в декабре поставил перед правительством задачу отработать механизм. Ну, товарищи начали отрабатывать. Слово министру Улюкаеву (на том самом совещании, где гондурасили Дворковича за электрички):
…сейчас можно доложить, что институт проектного финансирования в России заработал и стал экономической реальностью. Мы посвятили почти весь прошлый год настройке его правовой базы, аналитике.
(…) Сегодня это 9 процентов годовых (гораздо ниже, чем действующая ключевая ставка и ставка по остальным инструментам Банка России), при этом кредитор обязуется предоставить конечному заёмщику ресурс по ставке не более 11,5 процента. Речь идёт о проектах среднекрупных – стоимостью от миллиарда до 20 миллиардов рублей в приоритетных отраслях материального производства. Мы уже рассмотрели первую группу проектов, три проекта отобраны. (…) Сейчас предполагается, в высокой степени готовности, рассмотреть проекты примерно на сумму около 80 миллиардов рублей. Это около 30 проектов так же и в сельском хозяйстве, и в промышленности, и в энергетике, и в строительстве.
Конец цитаты. Суммирую: проекты — от миллиарда рублей, меньше даже не рассматривается. Правительство за год работы отобрало целых три, и обещает еще несколько десятков. Их инициаторы, соответственно — очень крупные компании, в которых залоговой массы как раз более чем. Пока владельцы пекарен и автомоек, фермеры и ремесленники могут в лучшем случае рассчитывать на 25% годовых под хороший залог, этим «проектантам» дают миллиарды госденег под 11,5% без залога вовсе, под стопку бумажек с циферками. Как раз накануне Госсовета, посвященного «мерам поддержки малого и среднего бизнеса».
Почему эти граждане решили, что новый механизм проще и быстрее отработать на проектах стоимостью в миллиарды, чем на проектах стоимостью в сотни тысяч и миллионы? Здравый смысл замер в недоуменной позе. Кто сказал, что это не уровень правительства — возиться с мелкотой? Такой мелкоты в стране могут быть десятки и сотни тысяч проектов, с куда более быстрым циклом окупаемости и сопоставимыми параметрами инвестиционной емкости, если в целом. Но логика вещей остается прежней — хорошо жить в нашей экономике могут только мастодонты, сомасштабные государству и могущие заходить в нужные кабинеты и напрямую договариваться с высокими начальниками безо всяких формальностей. А «малый бизнес» никем и никогда не будет рассматриваться как возможный драйвер экономики — в лучшем случае как средство занять хоть чем-нибудь массу безработных, чтобы чувствовали себя вроде как при деле. Понятно, что такие мастодонты — либо сырьевые, либо сетевые, либо сверхкрупная промышленность, ваяющая очередной «лапоть свыше пяти тонн». Вот вам и вся «сырьевая игла», она же «структурные перекосы в экономике».
Большим мальчикам — большие игрушки.
Повторю еще раз: ни о чем из этого вы не услышите ни на Красноярском, ни на Питерском форумах. Ни, боюсь, на Госсовете по МСП. Не принято у нас о таких вещах говорить.
