Живые и мертвые

Сегодня участвовал в долгих — несколько часов — переговорах. Трое взрослых русских мужиков, собравшись за одним столом, вряд ли смогли бы говорить только об одних своих делах. Конечно, надо было заодно и про Украину — мира там ждать или опять войны; и про экономику — ждать ли спада или опять выползем; и про всякое-разное,  от парусных яхт до сортов пива в разных странах. И среди прочего один из участников беседы, рассказывая про своего давнего друга, живущего в Германии со школьных лет и уже наполовину немца по сознанию, передал его оценку нынешнего поколения жителей Германии. Говорит, что, несмотря на вшитую с детских лет в каждого идею вины за Гитлера и фашизм, эти люди, если бы могли, тоже бы пошли какой-нибудь войной на восток. Такие уж они, говорит, немцы. В этом их немецкая душа.

Так вышло, что до этого разговора я три ночи подряд перечитывал Симонова — не только беллетристические «Живые и мёртвые», но и — с особым вниманием — автобиографические «Сто дней войны», про агонию и крах лета 1941-го. Сколь равнодушен я к позднесоветскому, умирающему уже ныне «Культу Великой Победы» (недавнее семидесятилетие — явно предпоследний всхлип, при всей внешней помпезности), столь же всегда неровно дышал к механике того поистине грандиозного поражения, из которого потом она, эта победа, выросла. Когда великий вождь мирового пролетариата в сердцах бросил свое известное «просрали» и закрылся на ближней даче, ожидая, что свои же соратники его вот-вот арестуют (в глубине души думая, что и поделом). А они, дрожащие овцы, приехали туда к нему за ценными указаниями, и ничего другого им и в голову не пришло.

Нет, я взялся за Симонова не про тогда. Про сейчас.

—————

В одной кремлевской беседе десятилетней давности была такая фраза: «холодная война — это мир». И никакого другого мира, иначе как на том свете, не существует; а те, кто делает ставку на всеобщую дружбу и мир без войн — наивные идиоты. Состояние войны — единственное из «агрегатных состояний» человечества, что десять тысяч лет назад, что две тысячи, что век назад, что сейчас. Просто у этой «мировойны» бывает две фазы. «Горячая» — когда убивают много, часто, везде и систематически. И «холодная» — когда и рады бы при случае друг друга поубивать, но сумели выстроить какую-никакую систему совместной жизни с ограничением человекоубийства. Кроме как в «специально отведенных местах», они же «горячие точки». Замечу — это говорилось еще до Мюнхенской речи, до Осетии, до Ливии, Сирии, Украины и т.д., в эру максимальной теплоты «стратегического партнерства» в рамках «G-8». А сегодня, например, посмеялись с мужиками над демотиватором, где фото одинокого медведя с бутылкой и подпись — «саммит G-1».

Это как в детском саду, когда про кого-нибудь одного все остальные сообща решили, что он урод, и никто не зовет ни в одну игру. И он, бедолага, сам свыкается с мыслью, что он урод, и ведет себя подчастую как урод. Я сам в детсадовском возрасте никогда в этой роли не оказывался, но именно таких и брал неизменно в друзья — из чувства противоречия. Раскалывал единство коллектива по поводу объекта травли.

В этом смысле, действительно, мы сейчас как те евреи в 1935 году — омерзительные аморальные подонки, которых ну никак нельзя вписать в прекрасный новый мир свободы и толерантности, и остается только пустить на мыло ко всеобщему удовольствию. Только не как этнос, а как государство. В конечном счете это та точка, где сойдутся и идейный русский националист, проклинающий «эрэфию-многонационалию» и требующий полноценного нацбилдинга, и «борец с коррупцией», фапающий на очередные сетевые фото чьих-то дач, и старорежимный либерал, воспевающий свободы 90-х, и боевик ИГИЛ, и вооруженный защитник Единой Украины, и любой добропорядочный европейский или американский обыватель, которому Бернар-Анри Леви и Фарид Закария уже давно объяснили суть происходящего.

——————

Идея не в том, что русские сами по себе зло. А в том, что государство РФ — то, у которого Путин нынче brand ambassador — это пария, неуместная, неприличная, грубая, вызывающая и крайне неэстетичная штука. Не скорпион с ядовитым жалом. А скорее таракан, которого хочется прихлопнуть тапком просто за то, что портит аппетит своим видом.

Ну и мы охотно подыгрываем, со всем этим нашим коктейлем публично декларируемых принципов и массовых воззрений, воспринимаемых во внешнем мире как синоним дурновкусия. Будь то вопрос про геев, православную духовность или про Башара Асада. И даже — в сегодняшнем мире — звериный рэндианско-гайдаровский капитализм в стиле «сдохни, неэффективная старушка» — ровно в том же ряду, через запятую с духовностью. И путинский мачизм, конечно же. И этот устаревший уже, варварский рублевский культ демонстративного потребления. Сплошные «носки под сандалии». И особенно еще эта лондонская диаспора с ее пошлой, неуместной, оскорбительной для современного хипстера роскошью — у нас Абрамовичи с Якуниными, а у них Джобс и Маск.

Ну а тут еще и Крым забрали — вовсе уж ни в какие ворота, по нынешним временам. И поди кому что докажи.

В этом месте чаще всего говорят — «пиар плохой». Да нет, пиар-то у нас на оперативном горизонте, даже и внешний, как раз-таки ничего — одна только Russia Today дорогого стоит. Но оперативный пиар абсолютно бессилен против языка культурных кодов, на котором нас и перепрошили в мировые парии. «Пиар» как таковой против большой культурной машины — это как пресловутая кавалерия против танков.

Вот Макаревич, простая душа, выразил как есть недавно суть проблемы. Зачем, говорит, кивать на Запад, что «они» там «тоже» проводят спецоперации, ведут тотальную слежку за всеми подряд и разжигают войны в разных точках мира. Зато у них выборы честные (музыка хорошая, об экологии заботятся, люди живут лучше, коррупции меньше — список можно расширять как угодно), короче — они няши, а мы нет. Когти в нынешнем мире имеют право носить исключительно няши. И нам надо стать в первую очередь няшами, а там, глядишь, может и когти не понадобятся. Но драма в том, что мы не можем стать няшами, даже если очень захотим — конституция не позволяет. И, следовательно, мы в любом случае уроды, что с когтями, что без — но с когтями мы еще до кучи уроды агрессивные. А няшу, когда она няша, даже и когти особо не портят — наоборот, придают шарма.

Короче, уже понятно, что ядро культурной парадигмы для нового «похода на восток» выкристаллизовалось, стремительно твердеет и набирает массу. Вопрос в том, когда и в какой форме оно приобретет собственно политическое (даже не военное) измерение. Пока — Еще — Нет. Все происходящее сейчас, даже несмотря на Украину, это все еще «холодная война», то есть мир. Но семена посеяны, и ничто не мешает им прорастать.

———

Как оно было тогда, в 41-м?

Мировым злом были коммунисты и евреи, что в тогдашней культурной матрице было примерно одно и то же. Сталинский СССР, с каждым годом все менее коммунистический и все менее еврейский, тем не менее абсолютно автоматически воспринимался в европейском сознании как организованное представительство этого самого мирового зла, заслуживающее уничтожения именно как система.

Но под этим лежал куда более древний культурный пласт — тот самый вечный германский «поход на восток», со времен онемечивания Полабья и штурма Арконы мало изменившийся в ядре. Вот этот наш исконный маятник — от анархии к диктатуре, от трудовых подвигов к раздолбайству, от фанатизма к нигилизму, от покорности к самодурству — разрушительный для самой изначальной идеи Порядка фазовый ритм. Подлежащий, понятное дело, обустройству и систематизации, пусть сколь угодно насильственной.

Сегодня быть няшей — и есть актуальный, соответствующий духу времени образ порядка и цивилизованности. Примерно как быть христианином тысячу лет назад. Или быть образцовым бюргером восемьдесят лет назад. Ряд можно продолжить как угодно. А мы не годились тогда и не годимся сейчас, даже когда некоторые из нас очень стараются. Просто мы — недочеловеки.

Ну и вот читаю Симонова про то, как сверхчеловеки в 1941-м метелили недочеловеков, при примерном равенстве практически всех компонентов войны обладая на тот момент тотальным, подавляющим превосходством лишь в одном из них, а именно — в орднунге. И как потом за три года войны выстраивался наш собственный орднунг, так и не дотянувший в итоге по качеству до немецкого — но все же достаточный для того, чтобы переломить ход войны и развернуть ее вспять к Берлину.

Собственно, самое интересное в симоновских описаниях 1941-го — это картины тотального русского бардака, который никак не вяжется в голове с позднейшим клише «тоталитарной диктатуры». Более того, даже и в его описаниях 1944-го — он же, родимый. Но если уровень бардака в 41-м совершенно нестерпим и катастрофичен, то в 44-м это лишь эпизоды, на фоне в целом нормально уже работающей военной машины. Но все равно видно даже сквозь лакированные цензурой строки — пьянство, воровство, самодурство, вранье и прочие исконные наши болезни. И даже в 44-м и 45-м у немцев орднунга было больше, просто на тот момент разница была уже не столь катастрофична, а во всех остальных компонентах наши немцев превосходили.

Вот и сейчас, если отбросить лирику, наш основной дефицит — орднунг. Снаружи выглядит как почти диктатура, а внутри — кто в лес, кто по дрова. И вечный наш менеджмент по Салтыкову-Щедрину, суть которого выражается в формуле «держать подданных в постоянном изумлении». Что в государстве, что в любой частной кадровой системе (компании, партии etc.) — культурная матрица одна и та же. И как всегда, когда наспевает на западе очередной культуртрегер, в треуголке или с усиками, у нас тут все как всегда: внешне вроде как деспотизм и единоначалие, а по сути — лень, анархия, самодурство, бардак и воровство.

Только и остается надежды — помнить, что все предыдущие культуртрегерские походы оттуда сюда заканчивались примерно одинаково — сначала наполучаем вдоволь, потом вернем в тройном размере. Но для того, чтобы вернуть, приходится уже в ходе огребания лихорадочно учиться у культуртрегеров строительству хоть какого-нибудь орднунга, перенимая его основные элементы. Ибо сами из себя, без волшебного пинка оттуда, мы почему-то никогда орднунга породить не способны, какой бы царь ни сидел на нашем троне.

————————

Холодная война — это мир. Может оказаться, что в ХХI веке вообще можно обойтись без вторжений и танковых армий: зачем, когда можно довольно мягкими средствами отбросить нашу не бог весть какую систему в безнадежную архаику, притом так, что никто даже и не заметит, как и когда это произошло. Наоборот, все здесь будут даже счастливы — медведи, городовые, хохлома и духовность, и старые ржавые железяки, которые когда-то были оружием одной из двух мировых сверхдержав. И не факт, что это нечто такое уж новое. В конце концов, в ХIХ веке с Китаем похожая стратегия прокатила на ура — за достаточно короткий по историческим меркам срок превратили все мужское население в опиумных наркоманов, а верховную власть в стране — в помесь борделя и пыточной при Цыси. Только сейчас Китай постепенно возвращается в ту лигу, в которой он до этого был больше двух тысяч лет.

Но сути процесса это не меняет. Четверть века назад нас списали, и с той поры на повестке дня только вопрос утилизации списанного с минимумом шума и пыли. И мы, кажется, в глубине души даже рады этому, потому что быть, как в ХХ веке, одним из ведущих субъектов мировой истории — это сплошная кровь и насилие, войны, революции, репрессии и перестройки. А мы ничего этого не хотим, нахлебались вдосталь. Мы хотим хату с краю и еды вдоволь, и бабу теплую под бок. А миропорядок переустраивать или оспаривать — ищите других дураков. Но в прошлом году мы зачем-то все равно начали трепыхаться, и нам быстро показали, где у мировой няши когти. А равно и то, где теперь наше действительное место, с которым мы, как все думали, давно уже согласились. А теперь дали понять, что нет, все-таки не совсем.

И вот после этого жеста вопрос теперь, как и всегда, о том, когда к нам пришлют доктора.

Собственно, он уже выехал.