Проблема дона Рэбы

Пунктирно. Есть два тезиса.

Один — патриотический — о том, как темные внешние силы вкупе с внутренней пятою колонною нас злобно гнетут, борют и всячески обижают; но мы лишь сплочаемся и крепим ряды; и, конечно же, выстоим и всех победим.

Второй — либеральный — о том, что Россия изолируется от мира, беднеет, погружается в дремучее мракобесие, теряет свободы, науки и искусства, и превращается в агрессивный отсталый бананалэнд; пропал, короче, калабуховский дом.

Посреди этих двух полюсов есть реальная проблема; назовем её «проблемой дона Рэбы». Существует парадоксальный альянс тамошних борцов с русской угрозой и тутошних придворных панк-консерваторов, направленный на то, чтобы отбросить нас в архаику. Которая, опять-таки парадоксальным образом, и тем и другим кажется вполне желательным для отечества нашего состоянием.

Я внутренне чувствовал какой-то подвох в шедшей лет десять-пятнадцать назад интеллектуальной реабилитации и респектабилизации «консерватизма», отчего тогда не только снял этот ярлык с собственных знамен, но еще и напустил на тогдашнюю тусовку «консерваторов» много злобной гараджи. За что иные из той среды по сей день таят обиду — понятно же, что они сами в то время никакого энтео-милонова-мизулиной в виду не имели, и понимали под консерватизмом вещи куда более умеренные и просвещенные. Но мы в России, господа — где, в общем-то, часто легко предугадать, как наше слово отзовется.

Собственно, следуя той же внутренней интуиции по поводу «непреднамеренных последствий», я умудрился в известной книжке про Путина _ни_разу_ не употребить словосочетание «Суверенная Демократия».

Но то дела прошлые, а сейчас на дворе 2015-й, и многие старые вопросы встают под новым углом. В терминах Стругацких — имеем две проблемы: проблему прогрессора и проблему регрессора.

Заявить, что нас после Крыма (а точнее, после Болотной и возвращения Путина) осознанно «регрессируют» — значит с гарантией пополнить ряды патентованных патриот-параноиков с их извечным «англичанка гадит». Главный антиконспирологический аргумент всех времен — не надо объяснять заговором то, что можно объяснить простой человеческой глупостью. Хотя, как говорил один эрцгерцог, если я параноик, то кто тот сербский юноша с бомбой, смотрящий на меня из-за угла злыми глазами?

——

В последнее время я много бился над рабочей моделью «прогрессорства» как гуманитарной технологии. Модель получилась такая. В примитивном изложении — есть три инстанции: назовем их условно «знания», «технологии» и «общество», или латинскими К(knowledge), T(technology) и S(society). В каждой работают свои антропомашины: К — наука, Т — бизнес и S — институты. В первой накапливаются и хранятся знания об окружающем мире и самом человеке, во второй они конвертируются в технологии, тиражируются и коммерциализуются, в третьей — порождают фундаментальные сдвиги на уровне общественного устройства. Есть и обратный процесс — назовем его антропотоком: институт образования создает на уровне S новые кадры, которые наполняют собой и сферу T, и сферу K.

Соответственно, прогрессор/регрессор может воздействовать на любую из точек, но сила воздействия обратно пропорциональна удаленности от конечной точки приложения по инстанциям. Скажем, воздействовать на сферу S легче всего посредством сферы K, увеличивая или уменьшая объем знаний, которые при последующей технологизации могут влиять на институты. И наоборот — на сферу K легче всего воздействовать именно из сферы S, обучая людей, заряженных на поиск и накопление новых знаний (а не, скажем, на простой ремесленный труд). Сфера T, будучи промежуточной инстанцией для обоих полюсов, направлена в обе стороны: с одной стороны она запитывается новыми знаниями, которые и технологизирует, а с другой — людьми, ориентированными на прибыль и, в пределе, на социальный успех.

Если предположить, что прогрессор — агент другой, более высокоразвитой цивилизации, владеющий ее корпусом знаний, он может дозированно «впрыскивать» эти знания в систему, а дальше дожидаться, пока они приведут к соответствующим изменениям в «прогрессируемом» социуме: это более долгий, но существенно менее затратный путь, чем, скажем, устраивать коммунистическую революцию в рабовладельческом мире (то есть пытаться изменять институты напрямую). Аналогично и регрессор, чья цель — архаизация чужого социума, может воздействовать через сферу K, разбирая на металлолом работающую в ней антропомашину науки и уничтожая сами знания (пресловутый поджог христианами Александрийской библиотеки). Впрочем, и тот, и другой могут попробовать действовать через сферу Т, в одном случае — давая дикарям автоматы и бластеры взамен каменных топоров, а в другом — наоборот, отслеживая и уничтожая перспективные технологии на этапе их возникновения, и, тем самым, делая знание как таковое бесполезным.

Основная проблема с технологиями как таковыми — в том, что они опасны. Любая «инновация» (т.е.технологизированное новое знание) имеет силовое, иначе говоря — военное измерение, даже если изначально «это» казалось сугубо мирной хренью. Дистанция очень короткая — от изысканий теоретической физики, исследующей свойства атома, до Хиросимы. Но даже без чисто военного аспекта появление и распространение новой технологии изменяет баланс сил и тем самым всегда ставит под удар существующие общественные институты. Для простоты понятный пример — «цветные революции» везде и всюду есть порождение «цифровой революции»; в той же мере, в какой Реформация в средневековой Европе — порождение книгопечатания.

Соответственно, быстрая накачка системы «внешними» технологиями — верный путь не к развитию и благоденствию, а к социальным потрясениям, революциям и гражданским войнам. Гораздо мягче все происходит в случае, если дело идет «естественным» путем — любопытствующие ученые сами узнают что-нибудь новое, потом ушлые предприниматели-инноваторы находят способ на этом заработать, и только по мере массовизации новой технологии начинаются постепенные трансформации социума.

Но и тут есть риски, связанные со спецификой сферы знания и познания. В моей модели это называется «проблема Сахарова». Если вкратце, СССР, охраняя integrity своих институтов, стремился управлять процессом выработки новых знаний и их технологизации, направляя машину K преимущественно в сторону т.н. «естественных» и «точных» наук и ограничивая цензурой плюс идейной монополией сферу гуманитарного знания. Однако научное любопытство никогда не желает признавать рамок и заранее заданных направлений — каким бы узко-отраслевым ни был интерес ученого, его предмет всегда это Новая Картина Мира. В итоге именно в советской т.н. «научно-технической» интеллигенции довольно быстро створожилась особая диссидентская субкультура, закрывающая свой голод по «гуманитарному» аспекту знания буквально хозспособом, т.е. по принципу «кто во что горазд». Разумеется, конфликт этой среды с официозной доктриной был делом времени; но, к примеру, Носовский/Фоменко — это, в конечном счете, тот же Сахаров, только в совсем уж карикатурном виде.

Американцы и европейцы в ХХ веке оказались по этой части куда мудрее, практически не допуская (за исключением краткого периода маккартизма) идеологической цензуры и при этом не принося гуманитарные дисциплины в жертву техническим. Им в огромной степени помогло то, что в их картине мира экономика — это тоже одна из гуманитарных дисциплин, наряду с социологией, культурологией, психологией etc., а уж «полезность» этого вида знания никому там не надо специально доказывать. Наше же застывшее и омертвевшее «единственно верное учение» оказалось тормозом на пути добычи новых знаний о человеке и обществе — собственно, понимание этого факта и породило известную фразу Андропова, с которой, как считают многие, началась по-настоящему Перестройка. Обидный проигрыш гонки сверхдержав, в которой мы долгое время лидировали как минимум по темпам «прогресса» — результат достаточно долгого (в три поколения) процесса, когда действия, произошедшие на уровне S, привели к изменениям в сфере K и, обратной волной, ударили по T и по S.

—————-

Модель еще требует всяких лабораторных штудий, но, возвращаясь в наш актуальный контекст 2015 года, понимаю следующее. Медведевские «инновации» оказались, пусть и на меньшем масштабе, повторением советской ошибки — попыткой искусственно направить творческую энергию общества в поиск даже уже не знаний как таковых (на такое пороху уже не хватало), а буквально технологий, причем в ряде заранее очерченных узких сфер — в надежде на быструю коммерциализацию и новый драйвер экономического роста.

В то же самое время ливановские гонения на гуманитарные дисциплины в школе и вузе как заведомо бесполезные «для требований рынка труда» — выглядят как едва ли не осознанный шаг регрессорства, торможения общественного развития и искусственной консервации, если не архаизации существующей модели.

Определенные политические резоны для этого есть — не случайно же регулярным поставщиком наиболее ярких кадров для антирежимной движухи выступает именно философский факультет МГУ ;) Но, впрочем, ведь и парижский «красный май» 68-го — не более чем отложенный эффект семинаров Кожева и порожденной ими волны во французской философии.

Так что не надо философов, говорит нам система — нужны, мол, инженеры. Для работы на предприятиях, которые построят нам западные (а начиная с 2014 г, видимо, китайские) инвесторы. И в лабораториях, создающих технологические стартапы, на самом старте скупаемые западными корпорациями.

Таким образом, к коалиции западных недругов отечества и доморощенных панк-консерваторов добавляется еще и третий неотъемлемый элемент — «системные либералы». Которым тоже не нужно здесь никакое гуманитарное знание и никакой идейный поиск, по крайней мере за рамками единственно верного учения, преподаваемого в школах катехизаторов вроде ВШЭ. Вся эта троица в совокупности и есть наш коллективный дон Рэба, если вкратце.

Вопрос только, является ли и в этом случае победа серых безальтернативной.