Да, Карл!

А силен был старик Маркс.

Вот читаю его статью в New York Daily Tribune 1856 года по поводу французского банка Credit Mobilier (один из первых инвестфондов середины XIX века, основанный, что характерно, социалистами-фурьеристами братьями Перейра), и вычитываю там вот что.

От Исаака Перейры мы слышали, что одним из секретов Credit Mobilier является правило: умножать свои операции и уменьшать свой риск, вступая в самые разнообразные предприятия и как можно скорее покидая их. Но что означает это правило, если снять с него покров цветистых фраз сен-симонизма? Оно означает: приобретать в широчайших размерах акции, бросать их в наибольшее количество спекуляций и, заработав на этом премии, сбывать эти акции с рук по возможности быстрее. Это значит, что основой промышленного развития должна служить биржевая игра, или, точнее говоря, вся промышленная деятельность должна стать лишь предлогом для биржевой спекуляции.

Выделения мои.

То есть еще тогда, по самым первым росткам, он распознал будущий конфликт финансового и промышленного капитала, его характер и потенциальную взрывоопасную мощь в виде неизбежно порождаемых им биржевых крахов.

Вот что он дальше объясняет.

Согласно своему уставу, Credit Mobilier может покровительствовать лишь таким промышленным предприятиям, которые ведутся анонимными обществами, или акционерными компаниями с ограниченной ответственностью. В результате неизбежно возникает тенденция создавать возможно большее число таких обществ и вместе с тем придавать всем промышленным предприятиям форму этих обществ. Конечно, нельзя отрицать, что применение формы акционерных компаний в промышленности знаменует новую эпоху в экономической жизни современных народов. С одной стороны, оно обнаружило такие производственные возможности объединений, каких раньше и не подозревали, и вызвало к жизни промышленные предприятия в масштабе, недоступном для усилий отдельных капиталистов; с другой стороны, не следует забывать, что в акционерных компаниях объединяются не отдельные лица, а капиталы. Благодаря этой манипуляции собственники превратились в акционеров, то есть в спекулянтов. Концентрация капиталов ускорилась, и, как ее естественный результат, ускорилось разорение мелкой буржуазии. Появился особый род промышленных королей, власть которых находится в обратном отношении к их ответственности, поскольку они несут ответственность лишь в размере имеющихся у них акций, между тем как распоряжаются всем капиталом Общества. Они образуют более или менее постоянный элемент, в то время как состав массы акционеров подвержен непрерывному изменению и обновлению. Обладая и влиянием и богатством данного Общества, промышленные короли в состоянии подкупать его отдельных бунтующих членов. Ниже этого олигархического совета директоров стоит бюрократическая группа управляющих и служащих Общества, выполняющих практическую работу, а непосредственно под ними — огромная, ежедневно растущая масса простых наемных рабочих, зависимость и беспомощность которых возрастает пропорционально размерам нанимающего их капитала, но которые, в свою очередь, становятся все более опасными по мере сокращения числа представителей этого капитала. Бессмертная заслуга Фурье в том, что он предсказал эту форму современной промышленности, назвав ее промышленным феодализмом[34].

То есть здесь, в этой статье уже в общих чертах дана даже проблема «нового класса», до которой так называемые «марксисты» типа Джиласа додумались только спустя сотню лет, а дело Энрона, скажем, вполне еще возможно и в ХХI веке.

Но из этого текста понятно и другое. В своей «феодальной» серии я описывал путинскую Россию в категориях ancient regime; но ни разу не допустил мысли, что «рефеодализация» произошла и этажом выше, на уровне глобальной экономики; а между тем стоило бы подумать в эту сторону. Лахман же дает хинт, объясняя про рефеодализацию патрициата североитальянских городов-государств; ну и вообще это фундаментальная антропология — попытаться превратить прибыль в ренту. В конце концов, что такое и сам феодализм, если не система фиксации статусов и наследования статусной ренты?

«Бизнес — это функция денег», любит говорить Ефим Островский. Из этого тезиса масса следствий, вплоть до «любая инвестиция — это неудавшаяся спекуляция». Но это так ровно с того момента, когда возникает модель Credit Mobilier и их эпигонов. Капиталистический предприниматель — это культурный герой прогресса, изобретатель и инноватор. Биржевой спекулянт, «волк с Уолл-Стрит» — чистый хищник, ничем даже визуально не отличающийся от Рюриковичей, Каролингов или Гизов, бандитов-перераспределителей.

Кажется, авторы концепции «Нового Средневековья» оказались правы даже больше, чем можно было предположить.