Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
1. Где-то с конца 90-х стала модной коммерческая литература о «попаданцах»- все эти бесконечные истории про «нашего человека в чужом мире». Писатели Бушков и Злотников. Советские люди — каждый — все еще ощущали себя такими вот попаданцами, но только не ставшими на другой планете королями и героями, а, напротив, напряженно борющимися за существование и попутно пытающимися хоть как-то разобраться: блин, куда же я все-таки попал? Путин буквально стал символом этого «попаданчества», не случайно в политтехнологических кругах бытует легенда о том, как в волошинской АП «конструировали Штирлица». Причем именно попаданцем «по Бушкову и Злотникову» — феодальным императором, который каждое утро просыпается с мыслью о том, что он советский офицер на задании, и лишь умываясь после сна, вспоминает, где он и кто он теперь.
2. Уже для нашего поколения — людей конца 70-х/начала 80-х годов рождения — психология «попаданца» во многом terra incognita. Мы застали СССР лишь совсем детьми, и взрослели по мере того, как рушился старый мир и возникал новый. Наша доминанта другая — мы точно знаем, что любой из миров иллюзорен, и его кажущаяся прочность обманчива; и советское — в той же мере ненастоящее, как и постсоветское, а подлинный мир это что-то вроде кантовского феномена, недоступного пониманию. Собственно, это для нас хорошо описал Пелевин, хоть он и старше.
3. Главное, что есть у советского попаданца — это глубинное сознание того, что он, куда бы ни попал и в каких бы обстоятельствах ни оказался, всегда круче всех, потому что он — советский человек. Самый первый в череде попаданцев — это, наверное, прораб Володя из «Кин-дза-дза», с его сакраментальным «достанем эту вашу гравицапу, и не такое доставали» — понятно же, что «достать» что-нибудь ценное в мире победившего социализма есть задача куда более трудная, чем, скажем, совершить переворот на неведомой планете.
4. Предтечи «попаданцев» — «прогрессоры» Стругацких и Ефремова; но тут есть одно существенное отличие. Прогрессоры пытаются изменить к лучшему мир, в который их направили, и они точно знают, что за ними стоит их коммунистическая Земля, которая поможет и направит в случае чего. Попаданец, похоже, уже точно знает, что тыла в виде коммунистической Земли больше нет (по крайней мере, для него она недоступна), и он поначалу попросту выживает, а потом использует свои способности советского сверхчеловека для того, чтобы усидеть на каком-нибудь местном троне и победить многочисленных врагов. Строить коммунизм он уже даже и не пытается; он, в конце концов, не понимает уже и сам, что это такое — он продукт советской системы, но не ее соавтор, не архитектор. Он может что-то одно — например, воевать или изобретать какие-нибудь хитрые штуки, но социальная инженерия строителя коммунизма — это уже не его.
5. В этом смысле разум попаданца, в отличие от прогрессора, обращен в прошлое, в утерянный золотой век; будущее для него тема настолько болезненная, что он буквально вытесняет ее из своего сознания, не хочет о ней думать. По большому счету он пессимист, жестоко надломленный главной катастрофой в своей жизни — разрушением того единственно правильного мира, в котором он был на своем месте. Но у него есть при этом железобетонная установка — никогда не сдаваться, потому что наши люди — не сдаются. Он будет бороться до конца, и никогда не смирится с поражением. Вот эта ситуация — победа невозможна, а поражение недопустимо — и делает его таким киборгом-файтером, с глубоким внутренним надломом и беспощадной решимостью.
6. Мое поколение сейчас — среднее: есть старшие — советские «попаданцы» во главе с Путиным, и есть младшие — совершенно уже несоветские люди, для которых все это вообще непонятно, а СССР это что-то вроде античной Греции или Рима. Для них нынешняя реальность — единственно подлинная и настоящая, никакого кантианства. Им трудно объяснять, о чем это мы тут.
7. Рано или поздно смена поколений произойдет, и уже моим сверстникам, вот с этим непонятным, двойственным ощущением реальности, придется наследовать созданное Путиным и другими «попаданцами». Что изменится? Думаю, многое; но ключ к происходящему по-прежнему придется искать в советской истории, в необъяснимом успехе и столь же необъяснимом крахе первого в мире государства рабочих и крестьян. Я подозреваю, что СССР — это не про историю нашей страны и нашего народа, это — про историю мира, про попытки взять с разбега «фазовый барьер», об который сломалась в ХХ веке машина «прогресса», породив нынешние руины с джихадистами, педерастами, виртуальной реальностью и средневековой дикостью. В пыли нашего дестроя почти не видно той деградации, которая сейчас постепенно охватывает остальной мир; разве что вот теперь Сирия, где еще вчера создавали политические партии и выпускали глянцевые журналы, а сегодня режут головы и едят на камеру сердца врагов.
«Вы хоть понимаете, что вы натворили?»
