Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Так называемая «травля», организуемая «приличными людьми» другим «приличным людям», которые «зашкварились», пойдя на публичную поддержку «власти» — это явление, имеющее очень глубокие институционально-культурные корни.
Рамка следующая. То, что мы называли словом «церковь», на греческом называется «екклезия», и означает буквально «собрание» или «община» или «сообщество» — в частности, так назывались когда-то афинские народные собрания. Это очень древний социальный институт, много тысячелетий конкурировавший с так называемым «государством» (то есть системой власти, опирающейся на монополизированное организованное насилие) за роль основного интегратора и регулятора социума. И это в основе не религиозный институт — скорее религия была (причём не сразу) взята им на вооружение и адаптирована как ценностный код.
Его сила — в духовном авторитете жрецов, подкрепляемом поддержкой адептов. Жрецы, в свою очередь — служители некоторой святыни и проистекающей от неё этики, от имени которой они и определяют правила жизни и вершат суд. Так называемую «власть» они довольно долго рассматривали исключительно в технической роли инстанции правоприменения, «меча богов», не более того.
Но государство всех обхитрило, постепенно отвоевав себе все больше и больше поляны, а потом в какой-то момент задушило екклезию в объятьях. Первыми начали ещё тираны и цезари; но екклезия нанесла этатизму страшный контрудар в виде христианизации, которая, в свою очередь, чуть было не похоронила State как таковое в Темные века. Цезаризму понадобились сотни лет и тысячи наивных шлемазлов-гуманистов, чтобы собрать силы для ответного удара.
Финальным актом этой борьбы, шедшей к тому моменту тысячами лет, стали абсолютистские антиклерикальные перевороты — такие, как у Эдуарда VIII в Британии, у Людовика XIV во Франции и у Петра I в России; после которых то, что оставалось к тому моменту от «церкви», окончательно превратилось в департамент Е.И.В. по делам религий.
А дальше оставалось только окончательно сжечь старый мусор, что и сделали с помощью либертэ, фратернитэ и алиготе — провозвестников эпохи тотального государства.
«Приличные люди» это институциональное гетто, в которое оказалась загнана поверженная, но не сломленная екклезия. Времена, когда она могла изгнать, убить, отправить на костёр, давно прошли. Все, что она может — буллинг, шейминг, блейминг и т.п. Но в ДНК живет память о былом величии, и сквозь бетон классицистской архитектуры State то и дело прорастает инстинкт… ну, скажем так, кагала. Понятно, почему именно кагала, а не собора, веча или сельского схода — там все выжжено, а тут, что называется, было где засейвиться.
Суть этой кагальной картины мира — в том, что «общество» должно вернуть себе право на равных говорить с «властью», а в идеале вообще взять реванш и переподчинить его себе (в 90-е казалось, что вот-вот, почти…). Это оно должно определять, что правильно, а что нет; кто хороший человек и достоин быть в кругу, а кто нет и должен быть изгнан или сожжен на костре. Соответственно любой, кого инстинкт опознаёт принадлежащим к своему кругу, должен вести себя с «врагом» как с врагом, и никак иначе. Причём врагом в данном случае является не данный конкретный «режим», а вообще режим как институт, который слишком много на себя взял.
Поэтому да, любой, кто «продался», то есть встал в подчиненную позицию — предатель, и заслуживает остракизма или костра инквизиции. Власть со своим насилием вполне безжалостна — а значит, чтобы встать с ней на одну доску, нужно быть не менее безжалостными.
Поэтому я смотрю на Пархомбюро — а вижу, конечно, синендрион. Читаю объяснялку, которую Маймонид написал тысячу лет назад для йеменских евреев про то, почему шлемазл Иисус таки заслуживал казни и это было единственно разумное и правильное решение общины в отношении него — и опять же вижу наших сегодняшних рукопожатцев.
Это даже не «политика», это что-то гораздо более глубокое. Это то, как сталкиваются между собой тектонические плиты институциональных парадигм, сокрушая любого, кто попал в эти жернова.
