Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Заметки на полях к статье «Распаковка стабильности».
1. Начну с конца — с сурковского тезиса, что Россия обречена расширяться. Все бы ничего, но его ссылка на предыдущий исторический опыт не учитывает того обстоятельства, что ключевым движком успешного исторического расширения России была не направляемая государством экспансия, а скорее убегание людей от прелестей этого государства на окраину — подальше от урядника и сборщика податей. А те потом догоняли, учреждая помянутые прелести уже и на обжитом беглецами фронтире; а убегающие тем временем бежали еще дальше — примерно вплоть до Тихого Океана так и добежали.
И — парадокс! — именно земли, присоединённые таким способом, включая и живущие на них народы, в целом только и удержались в составе нынешней России — в отличие от тех, которые когда-то были завоёваны силой оружия самим государством. Включая и пресловутую Новороссию. Завоеванные царями-генсеками как раз отвалились в 1991-м практически все — кроме небольшого куска на Северном Кавказе, и то, и то… И теперь в новейших попытках обратного «собирания» когда-то завоеванного государство огребает такую невиданную кучу геморроя, что поневоле сомневаешься, стоило ли опять начинать. Здесь ВЮ, конечно, показал себя узколобым этатистом — ну, не новость.
2. Теперь про хаос, она же «токсичная социальная энтропия», утекающая из вчерашнего «дикого поля» интернета, ныне осваиваемого на наших глазах все теми же урядником и сборщиком податей, куда-то еще дальше — в «недостижимые для системы слои социальной реальности». Интересно, как эта концепция бьется с сурковской же сравнительно свежей доктриной о «глубинном народе». Давайте напомню, если кто забыл.
«Умение слышать и понимать народ, видеть его насквозь, на всю глубину и действовать сообразно — уникальное и главное достоинство государства Путина. Оно адекватно народу, попутно ему, а значит, не подвержено разрушительным перегрузкам от встречных течений истории. Следовательно, оно эффективно и долговечно».
Это статья «Долгое государство Путина», 11.02.2019. А вот что он же пишет уже анадысь:
«Методично вытесняемый из обеих реальностей (материальной и виртуальной) хаос уходит в слепые зоны общественной жизни. Он стимулирует стихийное распространение неафишируемых коллективных практик, направленных не против мейнстрима, а параллельно ему. Люди не хотят быть против. Люди хотят быть параллельно, не пересекаясь с системой без крайней нужды. Массовая дисполитизация населения оставляет истэблишмент наедине с самим собой. Для параллельных людей сходить на выборы или пронести правильный плакат — не более, чем способ по-быстрому отдать кесарю кесарево, чтобы потом вернуться обратно в свою личную недовселенную, где они обитают в полном несоответствии с духом и буквой этого плаката. Широкое распространение такой точечной лояльности и одноразового патриотизма означает, что во все более монолитной с виду структуре общества образуется все больше лакун и полостей, заполняющихся неизвестно чем».
Ну, то есть выясняется, что глубинный умудрился таки наебать верховного — тот-то, получается, исходит из концепции, что видит насквозь и на всю глубину, а живущий в этих самых глубинах пассионарный хаотизавр, оказывается, попросту лицемерно отдает кесарю кесарево, когда попросят, а дальше живет себе в своей лакуне-полости, заполненной неизвестно чем, и знать не знает, и в гробу видал пресловутое «долгое государство» со всеми его планами-проектами. Особенно когда оно вдруг не рутинного ритуального «ку» от тебя требует, а напрямую лезет в твою бытовую жизнь — например, с вакциной.
Тут бы, конечно, не помешали пояснения от автора, ибо не хочется разводить домысливание.
3. Наконец, про взятую с английским артиклем «э», примерно соответствующим русскому неопределенному артиклю «бля», государственную модель, которая-де имеет свой срок годности, ибо по-любому рано или поздно неизбежно изнашивается об эту самую вековечную энтропийную хтонь. Дело не в том, что она, «э», изнашивается «от времени». Дело в том, что она, «э», работоспособна исключительно до тех пор, пока худо-бедно адекватна существующей структуре социума, каковую, собственно, и фиксирует в своих институтах. И ломается всякий раз не «от времени», а тогда, когда появляется и заявляет свои права достаточно мощная и амбициозная социальная группа, этой самой структурой не предусмотренная.
Так было в том числе и тридцать лет назад, на глазах нашего с Сурковым поколения, когда порождённые советской системой слои — будь то номенклатура, ИТР-ы или «цеховики» — никак при этом не предусмотренные в институциональной модели «государства рабочих и крестьян» — дружно, хотя и с разных сторон, поломали об коленку эту самую модель, дав начало нынешней российской государственности. И каждый раз угрозой существованию любой модели является не какая-то там булькающая в глубинах неведомая хтонь, а вполне ясные, фиксируемые и даже palpable процессы этого самого социогенеза.
Ровно об это же чуть было не споткнулась и внутриполитическая модель (уже с определенным артиклем), порождённая самим автором — в 2011-м, когда такой же точно слой, про который еще тремя годами до этого он писал воззвание «спасти гегемона», вышел на Болотную. А ведь его, этот самый слой, все предыдущие годы выращивали, раскармливали, сдували с него пылинки, целовали в попу, объявляли солью земли и зародышем-инкубатором будущей рыночной, демократической, европейской России. Вот только политическое представительство у него как отобрали в том самом 2003-м, когда, собственно, и началась эпоха Суркова, так с тех пор и не выдали — маленьким не положено. Модель в 2011-м устояла — благодаря «чуду на Поклонной», во всех смыслах слова «чудо»; но «гегемона» после этого вполне закономерно загнали за можай, а главную точку опоры перенесли в условный Уралвагонзавод, где она поныне и пребывает, хранимая в святой нераспакованной стабильности.
И в этом смысле, говорю я, залог долговечности любой политической модели состоит не в том, чтобы бесконечно бороть неведомую хтонь, а в том, чтобы более-менее гибко адаптироваться к меняющейся — в том числе и благодаря экономике и технологиям, в том числе развиваемым и внедряемым самой же властью — структуре социума.
Есть, впрочем, и другой вариант: попытаться законсервировать — чтоб не сказать «подморозить» — сами эти изменения. Это даст возможность сделать позиции существующих «элит» незыблемыми и наследственными достаточно долго, а пассионарную глубинность оставит себе плескаться на безопасной для «модели» глубине. Но расплата за это одна — отставание, деградация, архаизация и впоследствии неизбежная колонизация более шустрыми и динамичными «мировыми империями». Наше «долгое государство», увы, все больше тяготеет именно к этому варианту — объяснимо, учитывая, что на веку ныне правящих существующему порядку и впрямь мало что угрожает, а потом будет суп с котом.
В сущности, это разговор про способность государства продолжать себя в истории. Которая требует явно чего-то большего, чем умения любой ценой «удерживать стабильность».
