Распад СССР: рабочая модель. Роль личности.

Самым дискуссионным пунктом во всём потоке комментариев к предыдущим текстам (1, 2) про распад СССР оказался выбор точки отсчёта — в какой именно момент этот распад стал неизбежен. Разброс мнений был такой: начиная от позиции, что распад СССР был предрешён в момент его возникновения, и заканчивая противоположной — что вплоть до момента Беловежских соглашений ещё не произошло ничего необратимого. Адепты различных «школ» отстаивают свои версии — кто-то указывает на 1953-й и разгром бериевской группы, кто-то на начало 80-х и «заговор КГБ» — это неудивительно, когда люди живут в мире конспирологий и объясняют всё заговорами и контрзаговорами. Я в этом смысле, пожалуй, больше «марксист» — для меня объективные процессы имеют гораздо большее значение с точки зрения влияния на ход событий, чем попытки разных людей и групп, даже очень влиятельных, на этих процессах «серфить». 

В связи с этим нуждается в дополнительном объяснении та точка отсчёта, которая выбрана в «Рабочей модели»: середина 1970-х. Здесь самое важное то, что констатирует даже и Горбачёв в приведённых мной ранее цитатах, хотя и с совершенно неудовлетворительным анализом причин: до какого-то момента СССР «стремительно догонял» развитые страны, и вдруг — заметно это стало на его уровне как раз тогда — затормозился, стал показывать близкие с ними темпы, а потом и начал потихоньку отставать. Экономика росла — и вдруг начала расти медленнее, а потом и вовсе перестала. Наука и инженерия совершала открытие за открытием и прорыв за прорывом — и вдруг проигрыш за проигрышем: здесь не успели, тут проморгали, там пошли не туда. Качество жизни людей росло непрерывно тридцать лет после войны — и вдруг перестало расти. Даже средняя продолжительность жизни — важнейший показатель — остановилась в росте и стала сокращаться. И, да, международный престиж СССР был на высоте — и постепенно, но неумолимо начал падать. 

Короче, «въехали в забор». Притом вроде бы делали всё так же, как раньше, и даже старались делать больше и лучше — но старые методы оказывались всё менее действенными. Что-то неуловимо изменилось — и в мире, и в самом СССР — и вожди вместе с лучшими умами того времени не могли никак нащупать, что именно. Занимались (и по сей день занимаются) схоластическими поисками точки бифуркации — в какой момент и кто именно из вождей в прошлом свернул не туда? Рыли первоисточники марксистско-ленинской классики. Пытались исправить изъяны в сложившейся системе управления, найти виноватых. Искали палочку-выручалочку — такой как будто бы должен был стать бурно растущий сырьевой экспорт, но тоже почему-то не получилось. И в конце концов решили, как тот сантехник-диссидент из анекдота тех времён, что «не кран надо менять, а всю систему» — и сразу после смены поколений во власти сделали свою попытку. Она закончилась именно так, как закончилась. 

Вот именно эту механику процесса я и пытаюсь в своём сериале разобрать чуть подробнее.

Мне давно бы уже пора положить базовую гипотезу «рабочей модели» распада СССР, как я её на данный момент понимаю, а я всё топчусь вокруг да около, на дальних подступах. Поэтому сейчас будет кратко, пока что голо и бездоказательно. 

Итак. Из предыдущих двух текстов понимаем вводные, с которыми имела дело «коалиция реванша» на начало 80-х. Контур экономического развития сломался, экономика начала тормозиться и встала. На внешних фронтах нагрузка выросла. Распределение ресурсов оказалось в руках ведомственных и региональных лоббистов. В «гонке потребления» появились привилегированные группы, быстро наращивающие ресурсы, в том числе и аппаратные. Попытки «мягкой» перезагрузки системы, самая масштабная из которых — принятие новой Конституции — результатов не дали.

Короткое 15-месячное правление Андропова сейчас почти не анализируется как какое-то отдельное событие, воспринимается разве что как эпизод в контексте «пятилетки пышных похорон». Между тем это была, по сути, альфа-версия будущей Перестройки. Его лейтмотивом внутри страны стала масштабная антикоррупционная кампания — от дела Чурбанова до дела «о злоупотреблениях в органах внутренних дел», приведшего к самоубийству министра Щёлокова. На гражданах она тоже отразилась — кампанией по повышению трудовой дисциплины, пресловутая «ловля прогульщиков». Политический итог был таким: все испугались. Все поняли, что расслабленный «застой» кончился, советская власть вспомнила былое, и в воздухе даже запахло табаком из сталинской трубки. Особенно испугались те, кто в предыдущие годы «устроился» лучше других. Именно поэтому аппарат встал стеной против назначения Горбачёва сразу после смерти Андропова, и генсеком оказался полуживой Константин Устинович. Но это была лишь отсрочка — для многих, однако, жизненно необходимая: люди начали готовить «запасные аэродромы». 

Горбачёв и его команда, придя к власти весной 1985-го, вполне понимали шаткость своего положения, а также влияние сил, с которыми им предстояло столкнуться. Но это лишь сделало их игру более отвязной. Практически сразу после прихода Горбачёв начал ковровую замену руководителей среднего уровня — своих постов лишились тысячи людей по всей стране, и на их место встали новые назначенцы. Откуда их брали? С той же «скамейки запасных», с которой вышел и сам Горбачёв — это были «вторые номера». 

Почти сразу выяснилось, что у бенефициаров «застоя» есть целый арсенал способов борьбы за сохранение позиций, и они не будут стесняться в средствах. Самый яркий пример — назначение Геннадия Колбина вместо Динмухамеда Кунаева на должность главы Казахской ССР: «национальные элиты» его попросту смели, результатом чего и стало восхождение товарища Елбасы, будущего отца казахстанской государственности. В случаях, когда «вторых номеров» брали из нацкадров, дело шло полегче: например, когда детдомовца Ниязова, скорее ленинградца, чем туркменистанца, поставили на Туркменскую ССР, он потом вполне бескатастрофно превратился в Отца Всех Туркмен и умер золотой статуей; хотя на тот момент он был в барханах чем-то вроде марсианского десантника. Но главное веселье было с Узбекистаном, где уже вовсю раскручивался маховик «хлопкового дела» — Тельман Гдлян был назначен его вести ещё при Андропове. 

В борьбе с «нацэлитами» (особенно здесь выделяется почти личное противостояние с Алиевым) Горбачёв укреплял позиции, вытаскивая на руководящие должности в центр таких же, как он сам когда-то, секретарей обкомов из различных регионов РСФСР — самые яркие, пожалуй, Лигачёв и Ельцин. Они все были очень разные, но было одно, что их всех объединяло: это пусть и не произносимый прямо, но подразумеваемый лозунг «хватит кормить…» Единственным из всех «националов», кто с самого начала оказался на горбачёвской стороне, был бывший глава Грузии Шеварднадзе, но у него была своя миссия — «внешний контур».

На внешнем контуре Горбачёв искал — и нашёл — новую точку опоры. Запад встретил его с распростёртыми, он какое-то время наслаждался ролью мировой суперзвезды. Но его радикальные инициативы по разоружению были направлены не только во внешний мир. Ещё это была часть стратегии борьбы с другой ключевой группой бенефициаров брежневской эпохи — «красными директорами», в первую очередь с ВПК. Важнейшая функция «разоружения» — это формирование оснований для радикального сокращения затрат на производство и разработку новых вооружений. А значит, перебалансировки всей системы приоритетов при перераспределении ресурсов. И нужно было очень веское политическое обоснование для того, чтобы «заткнуть» всех тех, у кого отнимали гигантский кусок бюджетного пирога. 

Но само по себе потепление с Западом никак не решало другую внутриполитическую проблему — с населением. Усилия по повышению дисциплины, борьба со злоупотреблениями, уголовные дела и посадки, антиалкогольная кампания — всё это вызывало в коллективной памяти и у народа, и у элиты самые худшие воспоминания и ассоциации. И в поисках решения для того, чтобы максимально «отстроиться» от мрачных аллюзий на советскую кампанейщину, горбачёвская команда пошла на радикальный шаг — она начала «развинчивать гайки» внутри страны, давая голос вчерашним диссидентам и инакомыслящим, но стараясь натравить их в первую очередь на своих главных врагов — ту самую брежневскую бюрократию, «красных директоров» и руководство республик. 

Итак, возник парадоксальный альянс — «силовики», жаждавшие возможности «прижучить» разгулявшуюся номенклатуру, «русские секретари», выступавшие за перебалансировку ресурсов от нацреспублик к русскоязычным регионам, и т.н.«демократы» — диссидентствующая интеллигенция, которой наконец-то дали трибуну для критики. Но вся эта коалиция, замыкавшаяся на фигуру Горбачёва, была в жёстких противоречиях внутри себя самой — и развалилась в ходе событий 1987-89 годов. «Демократы» начали атаковать не только «бюрократию», но и «силовиков», Ельцин взбунтовался и повёл свою игру, Лигачёв и другие выдвиженцы начали защищать систему — уже и от Горбачёва. А противники — в первую очередь республиканские элиты — показали, что уловили суть момента, и что своя прикормленная интеллигенция, отвязная и говорливая, есть не только у товарищей из Политбюро. 

Именно так за четыре года сформировался тот бурлящий котёл противоречий, который предсказуемо и взорвался — сначала на XIX партконференции, а затем и на эпохальном Съезде. Практически все силы, которыми Горбачёв попытался воспользоваться для решения задач Перестройки, обернулись против него самого. Включая и «внешний контур» — оборотной стороной дружбы взасос с Западом стало внезапное и обвальное крушение «соцлагеря», и вчерашний триумф обернулся катастрофой. 

Финальный добивающий удар нанесли сидевшие до поры до времени тихо «красные директора». Если вы вспомните состав ГКЧП, он сам по себе говорит о многом: это были люди, чья программа сводилась к тому, чтобы, говоря языком того времени, спасти «единый народнохозяйственный комплекс» в условиях политического распада — и советского блока, и уже самого СССР. Но, несмотря на присутствие там целого иконостаса «силовиков», среди них не было никого, кто был политически способен отдать приказ стрелять по людям. Такого, как… Ельцин. 

Наверное, в этом и состоял единственный шанс всё же сохранить СССР: Ельцин должен был быть не на танке у Белого Дома, а среди участников той самой пресс-конференции 19 августа. Он бы справился, мы теперь это знаем. Но директора — на то и директора, что не политики.

Итак, ключевое.

1. Неизбежность радикального управленческого и политического манёвра для любого последующего руководства СССР была предопределена в 1970-е, когда были: утрачена возможность управлять экономическим развитием, возникла коалиция бенефициаров «верхнего» распила, а на внешнем контуре снова замаячила угроза политической изоляции страны и надрыва экономики в очередном витке «гонки вооружений».
2. «Перестройка» реально началась не в 1985, а в 1983 году — с масштабной антикоррупционной кампании, поставленной на паузу вследствие смерти Андропова, но оставившей страну в состоянии жёсткого «раскола элит». И в этом смысле её повторный запуск они встретили уже во всеоружии, готовыми к борьбе любыми средствами.
3. Пришедшая к власти в 1985 году группа «заднескамеечников» во главе с Горбачёвым имела поначалу — в первый период — довольно-таки ясный план действий и решений. Однако не имела достаточных ресурсов (аппаратных и политических) для их реализации и преодоления сопротивления других, не менее влиятельных групп. В борьбе за лидерство она — во многом вынужденно, в силу сопротивления других элитных групп — собрала вокруг себя разнородную ситуативную коалицию из силовиков, «русских» секретарей и диссидентствующей интеллигенции, а также попыталась опереться на проактивную внешнюю политику. Все без исключения эти силы спустя недолгое время повели войну уже друг с другом — и против центрального руководства.
4. Руководящие элиты нацреспублик «отзеркалили» манёвр центра, собрав вокруг себя коалиции из местной интеллигенции и нацкадров в аппарате. Это привело к стремительному всплеску националистских и сепаратистских настроений по всей стране, хотя изначально всё происходило исключительно в пространстве внутриаппаратной и внутриэлитной борьбы за контроль коррупционных потоков.
5. Начинавшаяся вполне травоядно официозная кампания по борьбе с «бюрократизмом» и «перегибами», учитывая, какую именно «прослойку» начальники мобилизовали в её хедлайнеры, довольно быстро перетекла в кампанию по борьбе с коммунистической идеологией и советским строем как таковыми. На этом фоне усилия по «демократизации сверху» привели к доминированию в повестке идейных антикоммунистов, а в республиках — и националистов. Они, как и большевики в 1917-м, оказались просто наиболее радикальными, а потому и наиболее популярными выразителями того, куда и так — как внезапно для всех оказалось — шёл весь мейнстрим.
6. Из всех кадровых потерь, которые понесла горбачёвская коалиция, самой критичной оказалась потеря Ельцина. Вокруг него сразу же, с момента отставки, начал складываться альтернативный центр — куда включалась и «русская партия» с её «хватит кормить», и диссидентствующая интеллигенция с её борьбой с привилегиями, и даже часть силовиков, которые начали видеть в нём более решительного и последовательного лидера, чем Горбачёв (что и сказалось в августе 1991-го).
7. Финальный добивающий удар по Горбачёву нанесла ещё одна группа бенефициаров брежневской эпохи — «красные директора», решившиеся на авантюру с ГКЧП. Учитывая то, что война с ними шла фактически непрерывно с 1983 года, даже удивительно, что они ждали так долго. Однако их план потерпел крах по одной причине — среди них не нашлось ни одного политика, способного взять на себя ответственность за неизбежную уже в данном случае кровь.

Ну и под конец повторю свой тезис, с которого я начал серию. Беловежские соглашения уже ничего не решали. Игра была сыграна, проект Перестройки потерпел катастрофу на всех фронтах. Но я всё же не готов, как ни странно, бросать камень в его инициаторов и организаторов. В каком-то смысле, у них просто не было выхода. Почти на каждом из этапов.

Но это не последний текст серии. Потому что осталось восстановить последовательность того, как именно происходила потеря контроля над ситуацией. И это будет в форме комментария к опубликованной ранее записке Примакова.