Агамбен хорошо переобъясняет и в Homo Sacer, и в «Чрезвычайном положении» шмиттеанскую модель суверена — как одновременно и первоисточника права, и «исключения» из правовой системы. В этой оптике ленинская идея «классовой диктатуры» нуждается в важном уточнении: она предполагает, что «чрезвычайное положение» является перманентным, по факту — новой нормой. И может быть даже в теории отменено только после окончательного завершения классовой войны, то есть уничтожения не просто «классовых врагов», а классов-врагов как таковых. Ну то есть, если на практике, примерно никогда.
Как я уже многократно говорил, постсоветская Россия даже и сейчас в основе осталась в ленинской архитектуре. ЧП является константой — благо, например, у нас есть целое МЧС, то есть специальное ведомство, предназначенное для работы с чрезвычайными ситуациями. Что свидетельствует о том, что они являются такой же частью нашей повседневности, как, например, медицина или сельское хозяйство. Соответственно, константой является и «диктатура» в строгом правовом смысле. Причём субъект по-прежнему вынесен «над» институтами государства, является внеправовым, «исключительным» шмиттеанским сувереном. Только этот субъект теперь — не партия большевиков, а Путин; но, что интересно, Путин-как-институт. Собственно, в известной формуле «Есть Путин — есть Россия» имеется в виду именно это.
Более того. Путин-как-институт есть субъект не просто диктатуры, но, как и у Ленина, диктатуры классовой. Только соответствующий класс сегодня не пролетариат, а, если угодно, «элитариат» — весьма причудливо подобравшаяся сборная солянка случайных бенефициаров трёх эпох — перестройки, 90-х и «вставания с колен». Находящаяся в сложнейшем противоречивом балансе, арбитром которого и выступает, собственно, Первое Лицо. Разумеется, разница между элитой и элитариатом — примерно такая же, как между хозяином и «хозяйственником», но тут уж маємо те, що маємо.
И, что интересно, «Путин-как-институт» с годами всё больше эволюционирует в сторону, прямо противоположную той, в которую модель когда-то двигалась при Сталине. Если сталинская модель эволюционировала от коллективного партийного руководства к режиму личной власти вождя, то путинская идёт в обратном направлении — от персональной власти лично Путина к «коллективному руководству», где сам Путин выступает в ипостаси «председательствующего», то есть оформляющего собой решения коллективных структур, причём структур преимущественно неформализованных. За ним остаётся безусловное право вето на решения, но за исключением небольшого числа сравнительно узких сфер, которыми он продолжает рулить лично, олицетворяемые им решения не являются продуктом его инициативы — а являются результатом успешной лоббистской активности той или иной группы в «теневом ЦК».
Парадоксальным образом, это до некоторой степени облегчает задачу предстоящего [в будущем] «транзита»: процедура сведётся к тому, чтобы переподтвердить сложившуюся систему договорённостей в «коллективном руководстве», замкнув их на нового оператора. Проблема, однако, в том, что для этого необходимо создать отдельное от позиции первого лица место гаранта, страхующего процедуру. И защитить его так, чтобы не вышло как у соседей.
Но ключевая засада — не в этом. Она в том, что для корректной работы всей модели необходимо постоянное воспроизводство «чрезвычайной ситуации» как неотъемлемой части повседневности. Одного лишь ковида, который, конечно, большое подспорье в этом деле, всё же недостаточно; ещё необходима ситуация актуализованной внешней угрозы. Собственно, именно поэтому состояние «не сегодня-завтра начнётся война с Украиной» — это теперь практически так же надолго, как и ковид. Альтернатива страшнее — придётся идти на демонтаж всей «ленинской надстройки», что в неподготовленном самопроизвольном режиме чревато уже не пиаровской, а реальной войной.
Так что всё к лучшему — в том смысле, что у нынешней ситуации, какой ни на есть сложной, остались, как ни странно, и основания устойчивости, и страховка от действительно катастрофических сценариев.