Тезисы об СССР

• Если себе не врать и не пытаться нацепить чьи-то чужие цацки, просто посмотреть в зеркало, то без вариантов — я советский человек, моя родина СССР и моё мышление сформировано именно советской реальностью; причём, учитывая возраст, именно её длящейся агонией. 

• Пятигорский мне когда-то завещал: «бросьте заниматься хуйнёй и напишите книгу о Сталине». Я понимаю, что если и буду когда-то писать такую книгу, то это, видимо, будет книга о Сталине именно в контексте факта и обстоятельств случившегося на моих глазах крушения построенной им страны. То есть выявившейся де-факто принципиальной недолговечности, невоспроизводимости в следующих поколениях той системы, которой когда-то восхищался и боялся весь мир. 

• Трудность такой постановки задачи состоит в том, что СССР по сравнению с нынешней РФ был куда более сложной, умной и масштабной системой. Её трудно оценивать даже из логики «конкурента», поскольку этот самый «конкурент», то есть Запад, по многим критериям откровенно не дотягивал до своего визави. В этом смысле я отвергаю тезис, что Запад будто бы победил СССР в Холодной войне; мне ближе версия, что СССР, увы, «победил» себя сам. И в своих исследованиях (точнее сказать «расследованиях») я копаю именно в эту сторону. 

• СВО вскрыла интересную деталь: судя по всему, многие (включая, между прочим, даже деда Байдена) думали и думают, что финальной точкой этого процесса станет в том или ином виде восстановление СССР, или какая-то его версия 2.0. Ловят эти признаки, и искренне негодуют, когда вдруг обнаруживается, что РФ и дальше остаётся самой собой, то есть всё той же постсоветской, перестроечно-ельцинско-олигархической РФ, где фигура Путина не более чем симулякр такой реставрации, но не она сама. Заостряя, можно сформулировать так: если РФ так и останется всё той же РФ, эту войну она, скорее всего, проиграет — просто потому, что она в этом виде лишь деградировавший осколок того большого целого, а не ядро (пусть сколь угодно потенциальное) его новой интеграции.

• Идея косплея предшествующего «большого целого», то есть романовской империи, отчётливо звучащая в риторике и символике, также обречена, поскольку романовская модель от Петра до 1917-го была моделью «вестернизации сверху», «правительство как единственный европеец». И в этом смысле она была куда более зависимой от того самого первоисточника образцов — и культурных, и технологических, и институциональных. Непонятно, откуда сейчас взять столько «немцев», чтобы составить аналогичный романовскому правящий класс. 

• В этом смысле самая насущная задача момента — не попытка изваять с нуля некий «образ будущего», а в первую очередь качественная рефлексия советского опыта — по ту сторону _всех_ имеющихся общепринятых табу и шаблонов. Проблема в том, что в этом мало помогут (скорее помешают) и ностальгирующие советолюбы, и твердолобые антисоветчики. Потому что здесь нужно отбросить любые личные симпатии и антипатии, в каком-то смысле вообще любую «собственную позицию», кроме исследовательской. 

• Ленин когда-то говорил, что у марксизма было «три источника и три составные части»: французский утопический социализм, британская политэкономия и немецкая классическая философия. Аналогично этому, у СССР также было «три источника и три составные части»: передовая на тот момент европейская мысль (собственно марксистская), романовская (петровская) империя с её ещё аж византийским в основе ДНК, и русская революция, конечным «бенефициаром», но вовсе не «движком» и не ключевым актором которой была ленинская партия. 

• Тема византийского гена внутри русского имперского заслуживает отдельного рассмотрения, поскольку традиция его критического осмысления восходит у нас ни много ни мало к Ивану Грозному, довольно-таки ясно сформулировавшему в известной переписке с Курбским свои претензии к этому наследию. В каком-то смысле, известная ось «Грозный-Пётр-Сталин» — это всё эхо 1453 года, а точнее, той самой трагической агонии «второго Рима», укрепившей русских государей в идее (чуждой, кстати, Риму «второму», но вполне присущей «первому») нераздельного личного единовластия. 

• Русская революция — это не только Февраль и Октябрь 17-го, и даже не только породивший их 1905-й. Это целая самостоятельная многовековая традиция, восходящая к «смутам», к Болотникову-Разину-Пугачёву, к нескольким поколениям бунтарей и революционеров XIX века. Пыжиков, к примеру, очень точно выделяет в ней отдельный старообрядческий ген, с прямой непрерывной линией от Аввакума до Гучкова и записавшихся в большевики староверов-беспоповцев типа Калинина.

• В марксизме — третьем из «источников» — самое важное для меня то, что он был и остаётся даже до сих пор квинтэссенцией ценностной программы европейского Модерна, буквальным наследником Просвещения и Великой Французской Революции. Не случайно наши «традиционалисты», атакуя, вслед за Дугиным, все три «политических теории», растущие из этого единого источника — социализм, нацизм и либерализм, и пытаясь заявить свою — четвёртую, приходят, в конечном итоге, к необходимости атаки и на сам Модерн как таковой, объявляют ему анафему, как когда-то это делал ещё их праотец де Местр. 

• Парадокс, но атака на Модерн у наших традиционалистов рифмуется не только с деместровским консерватизмом, но и в то же время с самым что ни на есть столбовым Постмодерном второй половины ХХ века, который, напомню, начался с риторического вопроса «как возможна философия (литература, культура etc.) после Холокоста?» По сути, это высказывание о том, что в погоне за строительством сияющего будущего модернисты где-то «выплеснули с водой ребёнка», и обращение к «традиции» в этом контексте есть не что иное, как попытки этого самого ребёнка найти в отвалах исторической руды. Но покамест вместо ребёнка из тёмных глубин истории лезут сплошь мрачные химеры и призраки. Проблема тут в том, что Модерн сам по себе тоже явно до сих пор не отрефлексирован и не осмыслен в достаточной степени — как изящно выразился Дэн Сяопин в диалоге с де Голлем, «прошло слишком мало времени»; но именно в мою задачу это (пока что?) точно не входит. 

• Я вернусь к своему основному предмету — к СССР. Как можно заметить, у него было не только «три источника», но и три вполне сомасштабных по вкладу «отца-основателя»: это Ленин, Троцкий и Сталин, причём именно в таком порядке. Правда, для того, чтобы увидеть всё под таким углом, приходится сделать усилие, в том числе и потому, что третий из них первого активно присваивал, а второго, наоборот, обнулял. И в этом смысле на реальный вклад первого и второго нужно научиться смотреть без той специальной оптики, которую нам оставил в наследство третий. Разверну ещё эту тему отдельным текстом.  

• Конструкция «СССР — это та же Россия, но под другим именем» — очевидно сталинская. То, как проектировался СССР на старте, вообще не предполагало существования ничего похожего на Российскую Империю. Скорее, по замыслу, это была открытая платформа для строительства чего-то вроде «соединённых штатов мира», где предполагалась трёхуровневая структура из региональных федераций. В изначальной версии, например, предполагалось четыре таких федерации: собственно российская, среднеазиатская («туркестанская»), кавказская и западная (польско-украинско-белорусская). Однако, кроме российской, ни одной другой собрать не получилось: польский поход потерпел неудачу, грузины-армяне-азербайджанцы шумно разругались прямо на съезде (причём грузины в первую очередь между собой), а идея единого Туркестана медленно умерла сама собой, не в последнюю очередь на фоне негативного кавказского опыта. Но самое главное — ставка на мировую революцию из общего дела превратилась в частную программу одной из группировок, борющихся за власть. В итоге получилось то, что получилось: по сути «полутора-ранговая» федерация, где у союзных республик был формально равный статус с РСФСР, но система в некотором смысле «помнила», что «в проекте» им отводилась скорее роль «автономных республик» внутри несостоявшихся нероссийских федераций. 

• Любимая путинская тема, к которой он регулярно возвращается в публичных выступлениях — про мину, которую заложил под СССР Ленин, продавив формулу «самоопределение вплоть до отделения». Между тем «миной» эта формула стала лишь постольку, поскольку свёрнут был проект мировой революции и заменён советским имперским: в гипотетическом всепланетном коммунизме «отделяться» было бы попросту некуда. А формула эта была важна Ленину именно как прививка против уже обозначившейся в начале 20-х централизаторской тенденции, которая, конечно, в случае своей победы делала мировую революцию невозможной даже в теории.  

• Энергия, на которой Сталин победил противников во внутрипартийной борьбе 20-х, была чем-то бОльшим, нежели просто аппаратная ловкость и даже чем «воспетое» Троцким «термидорианское перерождение» партии. Это была энергия отказа разорённой войнами и революциями страны от тягот борьбы со всем остальным миром за глобальное доминирование — а именно так тогда и выглядела на практике программа «мировой революции». Это была энергия неприятия данной «миссии», и вряд ли по одним только причинам объективного характера. Я не случайно помянул Пыжикова: тот самый «старообрядческий ген» — это ведь ещё и протест против экспансионистской программы «Нового Иерусалима» и вообще центра мирового православия, «религиозного империализма» ранних Романовых. То, как Аввакум костерил «восточных патриархов», защищая доморощенную обрядность, почти идеально рифмуется с бухаринскими тезисами о «строительстве социализма в отдельно взятой»: нам не нужен «мир», весь наш мир — это наша страна. 

• Тем не менее, если где и искать «бомбу», заложенную под СССР и приведшую его в итоге к крушению в 89-91, то именно в этой концепции «отдельно взятой» — настолько «антимарксистской», насколько это вообще возможно. Если оставаться в марксистской парадигме, то надлежит признать, что в длинной исторической перспективе Троцкий с Зиновьевым оказались правы: если СССР утрачивает цель быть штабом коммунистической революции именно во всепланетном масштабе, то как единое целое он нежизнеспособен, и его распад на национальные государства это только лишь вопрос времени. Но, кстати, цель эта утрачивалась не одномоментно: Коминтерн был распущен только в 1943, но даже брежневско-горбачёвская «борьба за мир во всём мире» была пусть крайне косноязычной, но всё-таки попыткой заново сформулировать какую-никакую «глобальную миссию». 

• Сталинская «квази-византийская» модель была довольно хрупким компромиссом между сохранённым в качестве основного марксистским инструментарием мышления и совершенно немарксистской, «имперской» практикой госстроительства. Уже тогда от оставленных в употреблении большевистских формул вовсю веяло тем лицемерием, с которым их потом будут повторять лощёные комсомольцы позднесоветских времён. Если бы вожди РКП(б) времён гражданской войны только могли заглянуть в будущее и увидеть лидера своей партии, делящего с вождями мировых империалистических держав карту мира в Ялте, они бы, скорее всего, сошли с ума —  потому что это было ровно то, против чего восстала ленинская группа в Циммервальде, против чего был направлен Третий Интернационал. Но катастрофа была в другом: оказалось, что невозможно _думать_ в координатах официальной идеологии, поскольку они прямо противоречили официальной же практике. А это неизбежно обрекало её со временем на роль застывшего в неизменяемых формулах священного писания, а саму «веру» делало неотчуждаемой от живых носителей — и тем самым невоспроизводимой в следующих поколениях. 

• Я, однако, далёк от того, чтобы оптом вешать на Сталина тех собак, которых на него вешают идейные наследники Троцкого (включая, кстати, и мигрировавших слева направо экс-троцкистов — американских неоконов). За его «линией» была своя правда, и она в некотором историческом смысле даже больше и сильнее, чем весь марксизм — который, в сущности, лишь одна из ветвей на большом дереве европейской мысли. Сталину по большому счёту не хватило «когнитивного аппарата» для того, чтобы доосмыслить и корректно сформулировать собственную роль; но «интуичил» он гораздо лучше своих основных оппонентов, включая в определённых вопросах даже и Ленина. 

• Если пытаться (а получится очень общО и неточно, почти ощупью) выразить эту самую «линию» по ту сторону всякой «идеологической» догматики, получится примерно вот что. Россия никогда не была про то, что есть только один, единственно правильный путь, по которому должны идти все, никуда не сворачивая. Она всегда была ровно про обратное — что путей больше, чем один. Она никогда не пыталась объявить себя источником единственной и абсолютной истины — скорее, всегда вставала на пути других, кто брал на себя такую наглость. Её историческая роль — не мировой центр, а скорее мировая альтернатива. «ИНОЕ». И именно поэтому она никогда не завоюет мир — но в то же время и никогда не даст его завоевать никому другому. Поэтому и православие (в пику римской унификации), поэтому и Первая Отечественная против Наполеона, поэтому и Третий Интернационал (против империализма), поэтому же и ВОВ, поэтому же, кстати, даже и нынешняя СВО-за-многополярный-мир. И поэтому же «строительство социализма», но без «мировой революции» — именно как практический контраргумент против идеи, что «их» общественный строй является единственно возможным. И в этом её основная ценность; то, зачем она вообще нужна в мире.

• Увы, на такое самоосознание так и не хватило то ли времени, то ли терминов, то ли смелости. К тому же концептуальный «обвес» остался пусть подрихтованным, но ленинским, а организационная модель, как ни парадоксально, троцкистской: власть как перманентная редколлегия, а управление — как перманентная революция сверху. Даже крушение СССР произошло в рамках этой же модели, и мы из неё не выбрались, кстати, и по сей день. Да, это то, что плохо понимаем про себя мы, но прекрасно знают о нас наши враги — и в данный момент это наша ключевая слабость.