Наброски о Сталине

В очередной раз наблюдаю с дистанции красно-белую битву, связанную в данном случае с установкой памятника Сталину в Великих Луках. Рискую подставиться под хейт буквально со всех сторон, но считаю, надо высказаться.

Много лет назад, ещё в середине нулевых, философ Пятигорский, придя на мой ДР, сказал мне: «напишите свою книгу о Сталине». Пятигорский умер, так что это теперь своего рода его завещание. А сказал он это мне после того, как я изложил ему подробно результаты своих собственных исследований и раскопок, имеющих целью составить собственное мнение по ту сторону существующих пропагандистских нарративов.

Эх, были же времена, когда было можно месяцами читать протоколы съездов, мемуары, сборники документов и разные пропагандистские книжки, выстраивающие ту или иную версию. Я их тоннами тогда переваривал, имея целью построить свою собственную, если угодно, «рабочую версию», которую можно — метафорически — держать на столе как рабочий инструмент.

Что мне было нужно? Не окончательная истина и не железобетонный аргумент в сетевых спорах — я их вообще никогда не любил. Скорее «словарная статья» в личном словаре на это слово, согласующаяся в том числе и с моим личным опытом, в том числе и опыта работы в госсистеме. Но главное, слово «Сталин» было для меня паролем к главной теме моего исторического интереса, то, что меня волнует всю жизнь с подростковых лет: природа и причины поражения СССР в «Холодной войне».

Что у меня было на старте? В школе, пришедшейся на самые лютые годы перестройки, учителя истории несли бред — сначала протухший брежневский официоз, а затем вычитанную ими из помоечного перестроечного информпотока отсебятину. Дома были только рассказы отца, который 1953-й встретил студентом строительного института и чуть не погиб в давке на сталинских похоронах — он, как типичный представитель своей среды (советская техническая интеллигенция), был, разумеется, адептом «шестидесятников» и нелюбителем «культа личности». В разных мутных политических движах 90-х, где я поварился по молодости, была целая россыпь народной конспирологии — от «православного сталинизма» до тотальной демшизы, где сталинэтогитлер. Ну и поп-история в бульварных версиях — от Радзинского до Суворова. И всё это, конечно, меня категорически не устраивало.

Я пытал Павловского — как вышло, что «эта бездарность» победила всех ярких и талантливых лидеров своего времени. Я по нескольку раз перечитывал те места из Черчилля, где он писал о Сталине. Я читал ранние стихи и статьи молодого Сталина, пытаясь понять генезис его личности. Я проштудировал всего Троцкого в той части, где он пишет о Сталине. Я сформулировал свой собственный список вопросов, требующих хотя бы «рабочей версии» ответа.

Наконец, в 2006 я сделал проспект исследовательской программы, выраженный в трилогии «Право на тирана», в форме рецензий на три текста — Фултонская речь Черчилля-46, доклад Хрущёва «О культе личности»-56, горбачёвская «Перестройка и новое мышление»-87.

И вот что понял.

1. Каждая победа в большой европейской войне, да и вообще выход на большую мировую арену, запускает внутри России очень интересный процесс: внутренней рефлексии о нашем моральном праве быть центром мира. Чаадаев с его «письмами» — это эхо конного марша по покорённому Парижу, в котором он участвовал в 1815-м. Это главный проклятый русский вопрос — кто мы вообще такие, чтобы претендовать на право вести за собой человечество. Так было даже в XVII веке, где церковный раскол — не что иное, как реакция на попытку царя и патриарха превратить Россию в «центр мирового православия». И, в общем, даже в XVI-м, когда впервые явно обнаружилось одиночество верховного правителя в собственной стране. То, что происходило в советских умах после 1945-го — структурно тот же самый процесс.
2. Фокус именно на личности Сталина — неоправданная редукция. Его собственная история — это, по сути, история непрерывной борьбы за выживание (личное, политическое, страновое) в обстоятельствах, где оно было почти всё время под угрозой, и гениальность его состоит именно и только в том, что он умудрился дожить до инсульта, оставаясь вождём народов. Он не смог или не успел заложить сколь-либо прочной основы для долговременного существования созданной им системы — она оказалась в буквальном смысле «одноразовой», и до некоторой степени чудо, что продержалась аж до момента, когда массово сошло с арены «поколение победителей».
3. В треугольнике «Ленин-Троцкий-Сталин» главная роль — да, кэп — принадлежит именно Ленину. Троцкого и «троцкизм» победил не Сталин — это «дотянулся» из мавзолея своими руками мёртвый Ильич. Сталину всего лишь удалось в ходе борьбы 20-х стать знаменем и организационным центром «коллективного Ленина»: модели, исключающей какую-либо персональную преемственность. Стержень хрущёвской критики «культа» буквально повторяет «обвинительный приговор» Троцкому: не может быть никакого «вождя», кроме того, который лежит в Мавзолее. Ленинское государство — это удивительная, невиданная в истории модель, когда лидер продолжает править и после своей смерти. Именно поэтому и Перестройка началась с лозунгов «возврата к ленинским истокам».
4. Внутри ленинского СССР с самого начала существовала в виде эмбриона, зерна, зародыша «петровская Россия». Она так и не была «добита» большевиками, и в конечном счёте случилось то, что увидел в качестве прообраза собственной политической катастрофы умирающий Ленин: «государство», причём не абстрактное, а конкретное российское государство, в ходе долгой борьбы переварило и съело, втянуло в себя его главное детище — Партию. Его по-своему блестящая модель ГиР оказалась уязвима именно с этой стороны. В 1991 вместо придуманной им идеократии СССР на историческую арену вернулась опять тысячелетняя Россия, начавшая сразу с этого момента распаковываться обратно в свою каноническую, добольшевистскую форму «государства-цивилизации». Но огромная «заслуга» в этом движении, возможно даже вопреки своей воле, действительно принадлежит Сталину.
5. Из интересно-парадоксального — фундамент этой «великой реставрации» заложил изначально как раз Троцкий. Главное место, где продолжала воспроизводить себя Россия-как-Россия, а не как СССР, в первые десятилетия соввласти была созданная им с помощью царских офицеров Красная Армия. Это очень чувствуется в мемуарах царского (и советского) генерала Игнатьева, когда он умилялся порядку выезда конницы на предвоенных парадах на Красной площади. И хотя Сталин громил в 30-е в том числе и армию, оказалось по факту, что он уничтожил в ней скорее «большевистский», чем «имперский» ДНК; а тот, наоборот, выжил.
6. «Суд истории» над Сталиным начался не в перестройку, и даже не с хрущёвского доклада. По сути, Сталин оказался ненужным и избыточным сразу после 1945-го — «мавр сделал своё дело». Он сам это каким-то образом чувствовал, потому и попытался мягко уйти уже в 1949-м, но оказалось, что в существующей конструкции это невозможно — отсюда агония последних лет. Примечательный момент, что в ходе обсуждения доклада о культе Политбюро раскололось строго по принципу «довоенных» и «послевоенных» кадров — кроме Хрущёва, все сторонники осуждения «культа» были послевоенными выдвиженцами, а противники наоборот.
7. Не было никакой «первой» и «второй» мировых войн с «интербеллумом». Была одна мировая война, начавшаяся в 14-м и завершившаяся в 45-м. Пауза была вызвана тотальным истощением сторон, вылившимся в «короны, катящиеся по мостовой», и технологической проблемой «позиционного тупика»; «интербеллум» был стадией перевооружения на новые — моторизованные — технологии мобильной войны. Отсюда главный парадокс 1945-го: Россия свою мировую войну выиграла, а вот СССР — проиграл. Потому что целью СССР как СССР, с самого начала его существования, была мировая революция, которой пришлось пожертвовать (причём этот слив пошёл гораздо раньше роспуска Коминтерна, в каком-то смысле ещё в середине 20-х), а целью России была победа над Германией и раздел Европы с участниками Антанты, что и произошло в 45-м. Из этого следует, что 1991-й был запрограммирован именно итогами 1945-го, и никакие последующие попытки послесталинских вождей не изменили этот вектор.

Опираясь на этот набор утверждений, будет гораздо легче понять мою «рабочую гипотезу» о Сталине.

1. Любая постсоветская контора путинского периода — ключ к антропологическому феномену Сталина. Как она обычно устроена? На почётной должности самого главного начальника сидит бронзовый-перебронзовый отставной полковник пожарных войск, живой памятник самому себе. А в замах у него обычно тулится какой-нибудь неприметный армянин, дагестанец или там узбек, отвечающий за такие важные вопросы, как регулярную организацию банкетов с дорогим бухлом, произнесение цветистых тостов за здоровье шефа, а также документооборот, распределение подрядов и приём откатов у подрядчиков. Под ним же ходят все секретарши, охранники, водители, снабженцы и прочий персонал; он и есть в такой конторе на самом деле главный. Вот в этой-то роли поначалу и окопался Сталин ещё при живом Ленине; а когда тот умер, при Ленине-в-Мавзолее. Пойми это тот же Троцкий (Зиновьев, Бухарин etc) с самого начала, ещё в Гражданскую, они имели шансы великолепно расторговаться с «чудесным грузином»: мы тут будем делать мировую революцию и писать статьи, а ты, пожалуйста, распределяй квартиры в кремлёвских корпусах. Но они зачем-то начали бороться с ним за «генеральную линию», и их всех съели не подавившись.
2. В постсоветской формуле «крепкий хозяйственник» — тоже эхо сталинского антропотипа. Такой вообще не очень про идеологию. Ему важно, чтобы существовал какой-нибудь общепризнанный канонический текст, опираясь на цитаты из которого, можно постулировать, что есть правильно, а что неправильно. Но всё это не более чем канва для основной деятельности — «решения вопросов», в первую очередь организационных и кадровых. Кто под кем ходит, кто кому платит, кто на кого стучит, кто с кем спит и так далее — вот единственное, что по-настоящему важно. Ну и дальше можно, что называется, работать — строить заводы, мостить мосты, не забывая при этом и про дачку на морском берегу. У сталинолюбов есть легенда о сталинском аскетизме, «один китель» и «одни сапоги» — полная чушь. Жить вождь умел, хотя умел и понимать, что напоказ в его случае этого делать ни в коем случае нельзя.
3. Изо всех сталинских текстов разных лет, прочитанных мной, сквозит очень интересная саморефлексия. Мне будет непросто это доказать, но, наверное, могу попробовать, если до того дойдёт. Вопреки последующим (да и прижизненным) легендам, у него вообще не было никакой мании величия. Он не ощущал себя ни гением, ни безгрешным праведником, ни пророком, ни даже по-настоящему готовым к своей роли государственным деятелем. Ему было страшно, и не только из-за внешних и внутренних угроз, но едва ли не в первую очередь от осознания своей весьма ограниченной годности к той гигантской роли, на которой он оказался по стечению обстоятельств. Он комплексовал от своей необразованности, ограниченности мышления, «приземлённости» в разных смыслах. При этом да, он был достаточно самолюбив, вспыльчив и обидчив, и в особенности сильно обижался тогда, когда понимал, что критика в его адрес по существу справедлива. К Гитлеру он ревновал страшно, едва ли не больше, чем к Троцкому в своё время: эти оба были прирождённые политики, ораторы, трибуны и экстраверты, а он был человеком, склонным в сложной психологической ситуации просто спрятаться в угол и обрубить любую внешнюю коммуникацию.
4. В результате этого у него сформировалось интересное отношение к тому самому «культу личности». Он воспринимал «Сталина-с-портрета» как некую отчуждённую от себя сущность, нужную роль, которую поневоле приходится играть, но лишь потому, что это та самая вещь, которую нельзя никому передоверить. Как работу, притом весьма тяжёлую и обременительную. Но он понимал важность и нужность «места публичного вождя», в том числе и то, как это работает с точки зрения управления.
5. Та часть большевистского нарратива, которая отвечала за «модерн», его вообще почти не затронула. Он был по складу личности очень консервативным, чтоб не сказать «отсталым» (даже по понятиям того времени) кавказским человеком. В семье он был патриархальным тираном, в коммуникации с ближним кругом вообще не признавал никакой «горизонтали», статус говорящего для него всегда был важнее предмета и содержания разговора. В том числе — редкость среди людей его круга и его эпохи — формальный статус. Большинство упрёков Троцкого в «азиатчине» в его адрес были, в сущности, справедливы. Для него внешняя форма была чем-то по определению отдельным от внутреннего содержания, скорее камуфляжем, чем выражением. Вообще, в нём действительно было очень мало «большевика». Но, конечно, было.
6. Вопреки обвинениям, он вообще не был маниакально жесток. Оппонентов он уничтожал скорее либо из страха перед ними, либо из специфически понимаемой необходимости, но было бы ошибкой считать его патологическим садистом. Рискну даже сказать, что его время было более жестоким, чем он сам. Но была одна вещь, которой он научился, между прочим, у Ленина: это идея «революционной целесообразности» как универсального алиби для любого кровопролития. Как, впрочем, и для любой «расторговки». Сегодняшние «зерновые сделки» — это ведь в анамнезе всё тот же «Молотов-Риббентроп» или «Тегеран-Ялта». Потому что «идеология» — это всегда только «камуфляж».
7. Современный «народный неосталинизм» имеет ещё меньше отношения к реальному Сталину, чем тот прижизненный культ, который «разоблачал» Хрущёв. Скорее, это форма завуалированного послания от «глубинного народа» наверх. Причём, если попытаться дешифровать его, даже более-менее ясен «месседж». Если сопоставлять сталинский стиль с путинским, не так уж и мало общего — но есть различие, кричаще бросающееся в глаза: гораздо реже летят головы. Сталинский СССР, как мы сейчас понимаем, вообще ни разу не был обществом даже относительного равенства — наоборот, в течение всего периода всё время росла гигантская дифференциация даже на уровне потребления между «элитой» и «неэлитой». Но это компенсировалось тем обстоятельством, что значительная часть той самой «элиты» регулярно отправлялась из своих персональных автомобилей, дач и квартир на набережной на Бутовский полигон либо на Колыму. И именно это — равенство всех в бессилии перед карательной машиной — снимало почти любые социальные противоречия в той системе.

Сегодняшние «сталинисты», хоть «православные», хоть «неосоветские», безъязыко пытаются предъявить Путину, что у него-то всё иначе: неравенство не просто растёт, а становится наследственным (отсюда — больная тема «принцев»), а массовых расстрелов и посадок «наверху» всё нет и нет. Но, кстати, именно сталинские «расстрелы и посадки» и именно «наверху» — главный корень животного антисталинизма «детей советской элиты»; ими тоже движет тот самый, буквально с молоком матери всосанный страх. И там же ключевая хрущёвская идея, скрытый мотив «доклада о культе» — выделение «номенклатуры» как слоя, обладающего определённым привилегированным уровнем защиты от карательного аппарата. Идея, вошедшая в ДНК системы и работающая до сих пор.

———

Промежуточно резюмируя. Я здесь лишь излагаю тезисы без доказательств. Доказывать на фактах — это надо разворачивать в материал размером с книгу; может, когда-то и сподоблюсь. А пока — финальная порция бездоказательных утверждений, она же — та самая «рабочая модель» со стола.

Для меня Сталин — не гений и не злодей, вообще не «сверхчеловек» ни в позитивном, ни в негативном смысле слова. Антропотипически это скорее уважаемый-авторитетный кавказский хозяйственник, из которого мог бы при ином стечении обстоятельств получиться хороший директор овощебазы или даже дома отдыха в Абхазии, с соответствующим изначальным горизонтом мышления и масштабом личности. Но стечением обстоятельств он оказался в банде претендентов на роль — ни много ни мало — будущих вождей планеты; а ленинская группа с какого-то момента стала себя воспринимать именно так. И, парадоксальным образом, именно эта приземлённая адекватность, то есть сохраненная способность понимать о себе, что его собственный масштаб куда ближе к овощебазе, чем к мировому господству, позволила ему сначала выжить в звериной схватке у гроба Ленина, потом стать центром гравитации для всей «привитой» ужасами Гражданской войны советской бюрократии, а в итоге, пусть с грехом пополам и наделав кучу ошибок, всё-таки сумел в этой шаткой роли подготовиться к следующему раунду мировой войны и по крайней мере не проиграть в ней. И даже оказаться в числе учредителей нового миропорядка. Подводя итоги жизни, он мог бы сказать себе, что по большому счёту он справился. На тройку с жирным минусом, но это всё-таки не неуд. Да и памятников, наверное, каких-то заслужил, но точно не на главных площадях и не в формате истерического поклонения.

У него, конечно, не было и не могло быть никакой осознанной цели «бороть большевизм». Не тот, повторяю, масштаб личности и не тот уровень смелости мышления. Но интуитивно, нутряно, «телом» — он был, конечно, типаж куда более из старой-(не)доброй России, чем из прожектируемых в первых советских конституциях «всемирных коммунистических штатов». И именно эта «вытесненная» телесность стала базовым кодом заработавшего скрипта «реставрации», причём, что важно, этот скрипт всё ещё продолжает свою работу. Я имею в виду, что сегодня и условный Ольшанский, и условный же Холмогоров — это, конечно, криптосталинисты; и это тем яснее, чем громче они лаются на «советчину» и даже непосредственно на «культ Сталина».

Кстати, Ленин успел-таки почуять этот подвох, и отсюда его известный наезд на «план автономизации» («известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения»(с)ВИЛ). Но единственное, что он смог/успел сделать — то, за что его сейчас регулярно критикует Путин: продавить пресловутую формулу «самоопределение вплоть до отделения». Это, впрочем, не изменило в большом движении истории практически ничего, кроме того, что нам теперь приходится воевать с Украиной.

Из интересного: в сегодняшней России, в отличие от расклада вековой давности, вообще не осталось никакой платформы или идеи, дающей основания претендовать на «мировое господство». Максимум наших нынешних амбиций — «многополярность», то есть борьба за право быть «одними из», но уж точно не «самыми главными». Из этого угла и в тогдашней дискуссии очень понятно распределены симпатии. Но это опять же, не более чем очередная, неизвестно какая по счёту, серия нашего главного сериала «русские борются против желания своего начальства быть начальством всемирным».