Смысловой рисунок мирового конфликта, «надводной частью» которого является наша СВО — это бунт крупных государств против складывающегося мироустройства, в котором само государство как институт подвергается, если угодно, «десубъективации», превращению в «площадку», на которой действуют другие, внегосударственные силы и структуры. «Застрельщиком» выступила Россия, предсказуемо собрав все шишки, но в составе этой коалиции, что интересно, не только она сама и страны «большого БРИКС», но, парадоксальным образом, даже и США в их «трампистской» версии.
Бунт этот носит характер экзистенциальный, из чего проистекает отсутствие сколь-либо внятной «позитивной программы», идейного обеспечения: все разговоры про «многополярный мир» это сегодня не более чем wishful thinking, потому что ответственное мышление неизбежно обнажит многочисленные риски этой конструкции, для управления которыми пока не предлагается никаких сколь-либо дееспособных механизмов.
- Конфликт
Мой личный «выбор стороны» в этом конфликте очевиден — разумеется, я тоже за мир, состоящий именно из государств, а не из мутных трансграничных пиратских картелей. Но надо ясно отдавать себе отчёт в сегодняшней слабости этой стороны — слабости в первую очередь идейной. Главная причина этой слабости состоит в её реакционности — она сейчас больше работает по рефлекторной модели «стимул-реакция», чем по рациональному сценарию «вызов-ответ». Для того, чтобы перевести этот конфликт из рефлекторного в рефлексивный модус, необходимо ясно понимать, во-первых, объективные причины случившихся процессов, а во-вторых, обслуживающий их «идейный пакет».
Начну «от печки». Кризис государства как «суперинститута» случился довольно неожиданно, причём буквально на вершине его могущества, когда, казалось, ему вообще ничего уже не угрожает. Антиутопии ХХ века — от Замятина, Оруэлла и Хаксли до «Звёздных войн», «Терминатора» и «Матрицы» — про тотальное государство, против которого бессилен или почти бессилен как отдельный человек, так и всё человеческое общество. С устранением главного «конкурента» в борьбе за роль суперинститута — религии — государство, казалось, не имело никаких серьёзных угроз. И вдруг, буквально на протяжении жизни двух -трёх поколений, оно начало стремительно превращаться в пустое место. Лет десять назад про это хорошо написал один бывший венесуэльский министр-экспат, а впоследствии главред Foreign Policy и исполнительный директор Мирового Банка Мойзес Наим, чья книга (дико популярная в то время у сильных мира сего) так и называется — «Конец власти». И то, что происходит сейчас, есть первая, едва ли не запоздалая, попытка хоть как-то отреагировать на эту внезапную эпидемию бессилия и бесправия государств. Затронувшую, как мы теперь понимаем, и то главное право, на котором оно стояло всю свою историю: право объявить войну.
История мира как история борьбы институтов, их взаимного проникновения, слияния и поглощения, подчинения одному других пока ещё не написана никаким серьёзным историком. Поэтому я буду довольствоваться собранной «на коленке» рабочей моделью, в статусе дебютной гипотезы под возможные будущие исследования. И потому несколько слов о самой модели.
- Институты и уложения
Поскольку «институт» является ключевым понятием для всех дальнейших построений, важно дать ему рабочее определение. Я определяю институт как устойчивую форму взаимодействия людей с заданным распределением ролей в таком взаимодействии, и эта форма работает единообразно с минимумом зависимости от индивидуальных свойств и намерений тех людей, кто принимает на себя в конкретный момент времени эти роли. Скажем, институт брака — про то, что составляет союз двух любых разнополых (почти всю его историю, до недавних новых веяний) людей. Своего рода универсальный сценарий, написанный в самых общих чертах под множество самых разных исполнителей и в самые разные времена.
Слово «институт» — латинское. Наиболее близким русским переводом будет «установление». Но чуткое к языковым нюансам русское сознание скорее употребило бы слово «уложение». Поскольку здесь в меньшей степени идёт речь о том, что кем-то когда-то «установлено», и в большей степени о том, как оно «сложилось». «Не нами положено, лежать ему вовек» — говорили когда-то думные бояре. Тут ключевое слово — «положено».
Институты возникали в разные эпохи, новые поверх старых, и старые вступали в сложные взаимодействия с новыми. Одни становились частью других, поглощались ими; другие конфликтовали, иные уничтожались, находили формы сосуществования; одни порождали другие.
Понятно, например, что институт собственности — описывающий связь между человеком и каким-либо внешним предметом с точки зрения отношения к этому всех других людей — один из самых древних, ведущий начало в седых глубинах человеческой истории. Рабство (собственность одного человека на другого), патриархальная семья (собственность мужчины на женщину и на их общих потомков), деньги (собственность на овеществлённое право приобрести соответствующий эквивалент торгуемых благ) и в конце концов даже государство (собственность царя на землю и людей, на ней живущих) — являются его изводами того или иного периодов.
Но вот, например, институт суда, и проистекающий из него (именно так, а не наоборот) институт права, а потом и формализованного закона — имеет свою, отдельную независимую историю, ведущую начало в такой же древности. Причём для древних была совершенно неочевидна его связь с появившимся много позже институтом государства. Что такое суд на заре времён? Это кто-то старейший или мудрейший в племени, к которому приходят младшие спросить совета или разрешить конфликт. Он, в свою очередь, для пущего авторитета ссылается в своих решениях на хранимую им мудрость предков — так появляются сначала устно передаваемые адаты, а потом, с появлением письменности — и письменно закреплённые законы. Или… заповеди.
Тут мы видим, как на арене появляется ещё один столь же древний институт, как и первые два — это институт религии. Он тоже находится в достаточно сложных отношениях с первыми двумя. Его основной смысл в той седой древности — поддерживать в каждом человеке и во всём человеческом сообществе волю к жизни и к борьбе за неё, вопреки очевидной безнадёжности этой затеи в тогдашних суровых реалиях. Spiro-spero, но лишь потому, что spiro-credo. Рациональная научная мысль, когда она появилась и набрала силу, потратила тонны пафоса и энергии на опровержение канонических религиозных космогоний и картин мира; при этом никому из этих разоблачителей за все века этой борьбы даже не пришло в голову, что у религиозных описаний мироустройства и его происхождения была совсем другая задача. Не исследовательская, а скорее творческая. Но при этом имеющая важнейший прикладной психотерапевтический смысл: сделать мир более «ясным»; и в силу этого — чуть менее страшным и невыносимым для живущего в нём человека.
Институт религии работал очень хорошо и продуктивно. Настолько хорошо, что в какой-то момент он начал становиться своего рода «супер-институтом», поглощая и втягивая в себя другие, делая их своей частью. Так, жрец всё чаще начинал брать на себя функцию судьи, освящая свои судебные решения не только мудростью ушедших предков, но и волей бессмертного божества; а сами божества в какой-то момент обнаружили способность прописывать людям правила жизни, донося их в форме пророческих откровений на разного рода скрижалях. То же самое начало происходить, например, и с браком — мужчины повели своих женщин к алтарям; и вообще с любой собственностью — твоё оно вдруг оказалось «твоё» лишь «волею божьей». И, что называется, «далее везде».
Однако в своей экспансии институт религии столкнулся с главным своим конкурентом на роль института-интегратора для всех остальных, того, что я назвал выше «супер-институтом». Это — институт власти.
- Сообщество вооружённых мужчин
Заметим здесь, что я разделяю «институт власти» и «институт государства» — это не одно и то же. Государство — это по историческим меркам совсем новодел, не насчитывающий толком и полутысячи лет истории. Великие империи древности наши историки объявили «государствами» задним числом, по ряду схожих признаков, но они, конечно, суть явления совсем другой институциональной природы.
А вот власть — это институт довольно древний, хотя и точно не самый древний.
У него есть исторический предшественник, сохранившийся до наших дней и до некоторой степени интегрированный им в себя, но не утративший некоторые следы своего изначального независимого существования. Это — институт армии. В доисторические пещерные времена это была организация мужчин, предназначенная для коллективной охоты, включая и охоту на себе подобных (или защиту от таковой со стороны других таких же).
Как ни парадоксально, своим генезисом армия обязана скорее всего матриархату. Железная логика выживания племени: каждая родящая утроба — по определению ценнее, чем самец. Поэтому в деле добычи, сопряжённом с гарантированно высокими потерями, задействованы только самцы. Успех или неуспех их борьбы с четвероногими либо двуногими хищниками зависит от качества организации взаимодействия, потому такой акцент на иерархии и единоначалии. Ключевой является фигура лидера, он же впоследствии вождь и верховный главнокомандующий. Но главное — это чисто мужское сообщество, ключевой функцией которого было конвертировать самцовую гормональную агрессию в средство борьбы племени за существование и ресурсы, специальным образом выведено за границы общества, той самой «пещеры», изолировано от него некоторой ритуальной границей. Там были свои правила, которые не действовали в «пещере», и наоборот — правила «пещеры» теряли силу в этой специально выделенной однополой группе бойцов.
Всё это оттачивалось до совершенства многими тысячелетиями, если не десятками тысячелетий — на протяжении периода куда более длительного, чем вся известная нам история цивилизации. И прекрасно работало до тех пор, пока единственными способами добычи еды были охота и собирательство. Всё сломалось в тот момент, когда человек вмешался в природу — и вместо того, чтобы, как было до сих пор, забирать у неё то, что она производит естественным порядком, принялся «подгонять» её под свои растущие запросы. А именно — начал одомашнивать скот и выращивать зерно.
Последствия это имело самые катастрофические. Даже и краткосрочные: от бактериальных инфекций, пришедших вместе с одомашненными животными, вымерло, по некоторым оценкам, до 95% тогдашнего человечества. Но в долгосрочном плане куда важнее оказались последствия институциональные: началась патриархатная революция.
Длилась она очень долго и неравномерно, как и любой процесс такого рода. В некоторых аспектах культуры и в некоторых человеческих сообществах она даже и до сих пор не до конца завершена. Древнегреческие мифы об амазонках — своеобразное эхо того периода, когда в самом разгаре была борьба племён с «прогрессивной» патриархатной и «устаревшей» матриархатной организацией. То же самое происходило и у славян ещё какие-нибудь полторы тысячи лет назад — но мы об этом знаем ещё меньше, чем греки, лишь по совсем косвенным признакам: замены верховного божества в пантеонах с женского на мужское. Во всяком случае, к принятию христианства патриархат уже практически победил.
Впрочем, в древних земледельческих социумах Плодородного полумесяца и на его кочевой периферии патриархат победил многими тысячами лет раньше, что и повлекло за собой тотальную опережающую ревизию всего институционального уклада. Например, только в условиях патриархата могла возникнуть идея семьи в её близком к нынешнему понимании, как отдельная «ячейка общества»: в матриархальных координатах «семьёй» было всё сообщество, буквально «все дети одной матери».
Но главное даже не это. Роль мужчины радикально изменилась: теперь это не «расходный материал» вечной битвы за существование, а обладатель весьма ценного ресурса — физической силы, постоянно необходимой для ежедневного тяжёлого труда, будь то земледельческого или пастушеского. Но при этом появление «своей» земли и «своего» скота также повысило и роль «сообщества вооружённых мужчин», предназначенного ранее для войны/охоты: теперь оно стало нужным как для охраны своего «добра», так и для захвата «чужого».
Ну а из довольно узкого ранее по функции «военного вождя», чья социальная роль в старые времена ограничивалась руководством вооружённой борьбой мужчин племени за жизнь и за еду, начал довольно быстро вырастать просто «вождь» без ограничений. Который Живой Бог, Фараон, Император, Государь-Батюшка, Национальный Лидер и Отец Родной.
- Власть.
Слово «Власть» — русское, и на многие языки корректно не переводится. В английском, к примеру, есть слово power, но это и на гаджете кнопка «вкл», и в электрической розетке power 220V: явно не то. Ближайшим аналогом является латинское слово среднего рода imperium, которому наш язык при освоении атрибутировал несвойственный ему изначально женский — «империя». Такая же судьба: изначально обозначало совокупность управляемого кем-то (у нас сохранилось в полногласии «волость»), потом перенеслось на функцию, а потом и на самого субъекта.
В особенности затрудняются переводчики, когда приходится переводить на тот же английский типовые для нашей общественно-политической реальности языковые конструкции вроде «власть хочет», «власть должна» или, к примеру, мандельштамовское «власть отвратительна, как руки брадобрея». Кому что должен электрический ток в розетке, или вообще любая «сила» — основной смысл английского «power»? А в русской языковой картине мира «власть» это такое почти живое существо — «Софья Власьевна», у которого есть свои желания и страхи, свои любимцы и нелюбимцы, свои планы (о,да!) и капризы, огромное количество «долгов» и при этом полное отсутствие какой-либо обязательности в их выплате.
Тем не менее, поскольку я смотрю на мир русскими глазами, для меня и Хаммурапи, и Хеопс, и Цезарь, и Чингисхан, и Карл Великий, и уж само собой батюшка Иван Васильевич — это всё «власть» в разных её изводах.
Кстати, к слову об языковых нюансах. Тут недавно один вдумчивый исследователь пытался понять реконструировать смысловую линию нового нашего учебника истории и понял её так: «начальство всегда право, а его враги всегда нет». Поэтому, например, большевики были во всём неправы, пока воевали с предыдущим начальством, но как только стали начальством сами — с этого момента и далее оказались опять правы во всём. Единственный вариант, когда начальство может ошибаться — это как раз те самые ситуации, в результате которых оно перестаёт им быть; но даже это не отменяет того соображения, что его враги в этот момент всё равно гниды и агенты. Но вот это как раз и характеризует набор нюансов, отличающих, в свою очередь, понятие «начальство» от понятия «власть».
Продолжение следует