Вопросы от подписчиков в чате

Алексей Чадаев: Я смотрю комменты, у нас там много разных вопросов, но я волюнтаристски не все буду задавать, а только те, которые сам посчитаю интересными, извините за такой авторитаризм. Дмитрий Рыбаков интересно спрашивает: насколько реально поставить философию как институт — не институт философии, а философию как институт — в задачу формирования государства-цивилизации? Есть ли ей вообще там место и если есть, то какое? То есть какой должна быть философия, чтобы соответствовать взятому на себя так декларативно, во многом высокому званию государства-цивилизации? Институциональная, конечно, имеется в виду философия.

Анатолий Черняев: Я буду коротко отвечать, потому что если вопросов много, чтоб успеть на всё ответить. Думаю, что если мы так ставим вопрос (государство-цивилизация), то без философии обойтись уже просто невозможно. Если мы встали на этот путь, вот так себя определять при помощи таких понятий, то это прямо епархия философии: разобраться, что такое цивилизация, что значит эта связка государства и цивилизации, как она может осмысляться? Здесь без философии невозможно. У нас существует определённая традиция, в том числе отечественная, начиная с Данилевского, заканчивая, может быть, Цымбурским, Панариным, которые работали как раз на эту тему, поэтому, в принципе, здесь всё достаточно очевидно, по-моему. Хочу только сказать, что (может быть такую провокационную идею) когда начинаешь изучать историю ХIХ века, там был прецедент, когда философию запретили, при Николае I, где-то полтора десятилетия она была под запретом и философские предметы преподавали в университетах преподаватели закона Божьего, вероучения православного, там были исключительно такие предметы, как логика, психология, которые максимально деполитизированы. Но в результате мы что получили? Мы получили то, что уровень философской культуры упал в обществе и мы получили нигилизм на выходе, т.е. добились обратного в результата.

Алексей Чадаев: То есть не религиозности, а наоборот?

Анатолий Черняев: Да, если бы уровень философской культуры поддерживался, но давалось бы какое-то правильное наполнение, т.е. приоритет там отдавался бы классическим каким-то концепциям, наследию классической философии и это всё было бы продумано, то, может быть, тогда дальнейшее развитие событий пошло бы совсем по-другому пути. Это я к тому, что там вот такая нигилистическая трактовка, что может быть не нужна вообще никакая философия (она в этом вопросе как бы сквозила, или как вариант — нужна ли она?), я уверен, что философия нужна.

Алексей Чадаев: Ну раз уж ты , закон Божий упомянул, то вот тут Саша Казаков забомбил меня вопросами: Черняев же известен, как упёртый антиклерикал, что ты вообще с ним возишься, ты же православный человек? Я своими словами пересказываю, но там суть примерно эта — что ж такое, что у нас, с нашей стороны, какие-то безбожники? И ты тут опять на преподавателей закона Божьего ругаешься. Давай разберёмся, где тут философия, где религия. И что ответим Казакову?

Анатолий Черняев: Ну, я могу просто от первого лица здесь засвидетельствовать, что действительно у меня был такой период антиклерикализма, причём, как это часто бывает, если посмотреть в историю, то наиболее ярыми антиклерикалами были вчерашние семинаристы, имевшие какие-то отблески духовного знания. И у меня было что-то подобное, т.е. я тоже некоторое время учился в семинарии (правда, я её не закончил), а потом работал в синодальной комиссии в Патриархии, под руководством тогда ещё митрополита Кирилла, который впоследствии стал Патриархом. Вот эта комиссия занималась разработкой социальной концепции Русской Православной Церкви. И мне выпало работать в тот период, когда разрабатывался документ “Основы учения Русской Православной Церкви о свободе, достоинстве и правах человека”. Этот документ был задуман, как такое торпедирование идеологии прав человека, а я уже тогда работал в Институте философии и я как раз столкнулся с тем, что там все молились на эти права человека, это считалось вообще центральное понятие, от которого вся философия и выстраивалась. Этому нас научили как раз вот эти все властители дум ХХ века, которых у нас переводили в девяностые годы (американские), что всё измеряется правами человека. И мне казалось это страшной ересью, я как-то не мог никак с этим сжиться, смириться, у меня был когнитивный диссонанс на этой почве. В общем, в итоге я пережил такой кризис, который вылился в этот период антиклерикализма. Должен сказать, что он давно уже закончился и я сейчас совершенно на других позициях стою. И я как раз считаю, я понял, что это было совершенно мудро со стороны Святейшего Патриарха так поставить вопрос, может быть очень дерзко, провокационно, но он знал, куда надо бить, потому что его задача тогда была — это обеспечение суверенитета России в духовной сфере, в идеологической. И не случайно он выбрал права человека, а потом следующий документ, который был разработан, был посвящён природопользованию, экологии.

Алексей Чадаев: Понятно, он бил по глобальной повестке, да ?

Анатолий Черняев: Да, то, что жёстко хотели контролировать тоже через разные международные структуры, всякие идеологические установления и так далее.

Алексей Чадаев: И Церковь как бы не может к этому никак не относиться.

Анатолий Черняев: И, кстати говоря, то что Церковь вынуждена этим заниматься, в принципе, она делает работу философов, потому что это всё должны были бы делать философы — они, может быть, справились бы с этим лучше. Но они этим не занимаются, они так вопрос не ставят. А если бы они были вот такими самостоятельными мыслителями? Вот то, с чего мы начинали разговор, когда ты задавал вопрос, почему в Институте философии работают не философы? А вот если бы они были философами, они бы сами этот вопрос поставили бы, эту проблему зафиксировали бы и начали бы решать. Но они в упор её не видят. А вот Церковь вынуждена этим заниматься.

Алексей Чадаев: И вот тоже не могу никак обойти этот вопрос, потому что его несколько человек задают — это любимое, особенно, в последнее время, слово “идеология”. Стон же у нас песней зовётся, по всей стране, везде говорят: нам нужна идеология. Очень плохо, что у нас есть запрет на идеологию. Страшно сказать, Бастрыкин выступил с запросом на идеологию, непонятно к кому. Представляешь, Бастрыкин приходит в Институт философии РАН и спрашивает: “У вас идеология есть? А если найду?”

Анатолий Черняев: Кстати, недавно нечто подобное в институте происходило, там была проверка министерская, такая внеплановая, комплексная, и примерно настроение было такое, как будто Бастрыкин пришёл вот с таким вопросом.

Алексей Чадаев: Не нашёл?

Анатолий Черняев: По поводу идеологии — мне кажется, это вообще не имеет значения, есть она или нет, т.е. признана она официально или нет, потому что она всё равно существует, без неё невозможно. Любая деятельность человеческая, если её взять, у неё есть своя идеология, в любой сфере, так же и на уровне государства, на национальном уровне, в любом ценностном институте.

Алексей Чадаев: Да, вопрос только, в какой степени она присутствует?

Анатолий Черняев: Она может быть имплицитно присутствует, может быть артикулированной, развёрнутой в виде какого-то идеала. Мне кажется, даже если эта идеология будет официально, то это будет даже хуже, потому что, например, та же самая западная модель, которой мы сегодня уже касались и постоянно к ней возвращаемся, как она работает? Она декларирует анти-идеологизм, деидеологизм, но фактически она продвигает не что иное, как идеологию, она превращает в свой инструмент всё — и науку, и философию, и культуру, но там очень мощный идеологический посыл. И это работает гораздо лучше, чем такая откровенная идеология.

Алексей Чадаев: То есть такая мета-идеология, да? Ну, и раз такая приставка мета- появилась в языке, не могу обойти вопрос, который регулярно звучит, уже с моего канала, где меня спрашивают — а методологи? Ведь страшно сказать, как раз именно с недолгим пребыванием Петра Георгиевича Щедровицкого в Институте философии была связана попытка сделать онтологию русской мысли. Что думаешь?

Анатолий Черняев: Кстати, по поводу Петра Георгиевича, раз уж его упомянули, то я должен сказать, что он очень большой след оставил. И, собственно, продолжает играть большую роль в работе Института, потому что один из главных проектов — это книжная серия, приложение к Журналу “Вопросы философии”, где вышло уже несколько десятков томов, о философии России второй половины XX века, и потом была запущена серия философии России первой половины ХХ века, это на очень высоком полиграфическом уровне издаются книги издательством РОССПЭН, в среднем, страниц по 500, с вкладками, с иллюстрациями, большие ресурсы на всё это изыскиваются — и вот это всё шло через Петра Георгиевича. Там есть и другие фонды, которые участвуют в этом.

Алексей Чадаев: Подожди, я понял, что на хорошем полиграфическом уровне, а буквы там какие? Написано что?

Анатолий Черняев: Буквы там интересные. То есть это фактически формируется и нам навязывается определённый канон того, кого надо считать великими нашими философами и как их надо понимать. То есть та же самая идеология, но только в таком очень культурном, наукообразном виде. И именно вот результатом недолгой работы Петра Георгиевича в Институте философии стал запуск этой серии. Он её курирует.

Алексей Чадаев: Как курирует? Он же давно уже всё (уехал).

Анатолий Черняев: Тем не менее, он продолжает публиковаться в журнале “Вопросы философии”, не так давно была его публикация там. И в книжной серии написано, что она при поддержке фонда Щедровицкого издаётся. Так что как раз они своё дело знают в этом смысле и работу проводят очень мощную. Это, может быть, один из самых мощных проектов вообще во всей нашей философской отрасли за весь постсоветский период.

Алексей Чадаев: Интересный разговор у нас получается, хочется его как-то продолжить. Если не возражаешь, я тебя позову на наш уже совместный с Семёном Ураловым видео-подкаст, он не в прямом эфире делается, а в записи, поэтому на более высоком уровне, там мы сидим, рассуждаем, что-то говорим заумное, а сейчас хотелось срочно пообщаться именно по поводу этого горящего сюжета, который Александр Гельевич Дугин назвал вторым Херсоном. Как Херсон сдали — так сдали и Черняева.

Анатолий Черняев: Ну, Александр Гельевич изысканно выражается всегда, красиво.

Алексей Чадаев: Ну что ж, он выражается-выражается, но я-то с ним согласен. То есть я как бы грешным делом пребывал в концепции, что до тех пор пока в ИФРАНе есть хотя бы один, кто про русскую философию, с ним нельзя, как с Содомом и Гоморрой, а теперь можно. То есть я это так понял.

Анатолий Черняев: Я, пожалуй, оставлю это без комментариев…

Алексей Чадаев: Нет, опять же, не в обиду, тем коллегам твоим, кто там остался и работает, несмотря ни на что. Просто одно дело работать как специалист, а другое дело — выступать с позицией, что ты и делал в последнее время, больше двух лет. И, соответственно, огребать тоже за позицию, это всё-таки немного другое.

Анатолий Черняев: Вот по этому поводу я могу сказать, что да, некоторая непоследовательность со стороны администрации была, потому что те люди, которые сейчас стоят у власти в Институте, прежде всего Гусейнов и его команда, они же как раз стоят на платформе философии ненасилия, этики толерантности, терпимости. И постоянно говорят о том, что должны цвести все цветы, должно быть разнообразие как бы, свобода должна быть, мнения разные, свобода мысли. Но выясняется, что на практике всё далеко не так, как это декларируется — это просто слова.

Алексей Чадаев: Ну да, то что самая худшая цензура всегда происходит от любителей свободы, толерантности и разнообразия мнений — я это тоже на своей шкуре в своё время ощутил, тут, что называется, мы в одной лодке.

Анатолий Черняев: Это точно.

Алексей Чадаев: Уже больше часа общаемся, надо завершать. Между прочим, 333 человека (334) нас мужественно слушают, несмотря на то, что вот так с телефона… давай я не буду тебе никакого вопроса задавать, а ты просто скажи моим подписчикам, слушателям нашего стрима (он ещё будет, конечно, записан и расшифрован) сам что считаешь нужным в этой ситуации, ну, или не в этой, а вообще.

Анатолий Черняев: Прежде всего, я хочу сказать, что я благодарен, что из-за этой ситуации у нас состоялось общение, мне кажется, что это уже неплохая отдача, что в результате мы возобновили общение. Мы и раньше где-то соприкасались, пересекались, но в результате этой ситуации состоялся этот стрим, я думаю, что это уже неплохо, это интересно. Мне звонили какие-то люди, сочувствовали, сокрушались, но мне кажется, что как раз может быть наоборот, это открывает какие-то новые перспективы, потому что и эта роль сотрудника была, и я ещё не мог уйти, потому что у меня был грант, как раз по истории русской философии (первоисточники философии в архивах), но так совпало, что грант был оформлен через Институт, соответственно, я всё равно был привязан к завершению этого проекта. И так совпало, что грант закончился, практически, одновременно с контрактом. И теперь можно как-то свободно перезагрузиться, в принципе, пора уже, больше 15 лет там.

Алексей Чадаев: Да, найдём что-нибудь вместе поделать интересное.

Анатолий Черняев: Спасибо тебе за приглашение! Спасибо всем, кто слушал, кто проявил интерес! Я надеюсь, что мы ещё встретимся.

Алексей Чадаев: Отдельное спасибо моим подписчикам верным, которые в воскресенье вечером потратили это время на то, чтобы послушать нас с Анатолием. Я думаю, всё будет хорошо. Национально-освободительное движение в сфере философии и деколонизация отечественной философии — она не за горами. Я думаю, что это точно необходимое условие нашей Победы на сами знаете каких фронтах.

Анатолий Черняев: Так и будет, именно так.

Алексей Чадаев: Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Анатолий Черняев: Победа будет за нами!

Алексей Чадаев: Всем до свидания!