Пасхальное размышление

Провинциальный римский чиновник средней руки Пилат не случайно попал в христианский символ веры, единственный из всех когда-либо живших людей, кроме девы Марии, поименованный там именем собственным. Он сделал поистине невероятную художественную акцию, повесив над столбом с казнённым бродячим проповедником табличку «Царь Иудейский». Трудно придумать что-либо сопоставимое по силе публичного высказывания. 

Сюжет еврейской пасхи — это исход: не просто из Египта, но в первую и главную очередь из-под власти фараона. Формула «раб Божий» сейчас читается иначе, чем тогда: в эпоху Моисея, когда каждому было понятно, что у любого раба может быть только один господин, она означала буквально: тот, у кого нет господ на земле. То есть — абсолютную, невероятную для древнего мира свободу. Раб божий — значит отныне не раб никакого из земных «фараонов». Заповедь «не сотвори кумира» — следующий шаг в том же направлении: запрет на символическое рабство по отношению к любому фетишу, культовому божеству (которое, в общем, глазами той культуры тот же «фараон», только каменный»). В этом — «теология освобождения» книги Исхода. 

Из этой перспективы становится более понятным диалог последнего из судей Израилевых (наследников Моисея), Самуила, с вождями племён, по поводу их требования «дай нам царя». Самуил как мог пытался им объяснить, что, принимая царя, они как бы возвращаются назад в Египет, предают Моисея и всё, за что он боролся. Саул, первый из царей, действительно оказался «обычным», но вот сменивший его Давид — уже нет: он стал одновременно царём и пророком, царем и священником, и не случайно евангелисты-евреи (Марк, Иоанн и особенно Матфей) так настаивают на формуле «Сын Давидов» в отношении Христа. 

Сам Иисус, за всё время своей проповеди постоянно сталкивавшийся с желанием паствы превратить его популярность пророка в политическую власть и всячески этого избегавший (в том числе буквально физически сбегая от зовущих его на царство толп) в конце концов сказал известное «царство Моё не от мира сего». Этого ни тогда, ни даже сейчас до конца не понял никто — сравните с жившим на семь веков позже Магометом, который под конец жизни получил в придачу к духовной и политическую власть. А ведь сказанное Иисусом — прямой контрапункт к формуле «раб Божий»: «Царь Небесный». То есть тот, кто в земной жизни может умереть на кресте казнённым уголовником, но не переставая от этого быть Царём. 

Политический смысл этой формулы для всей последующей истории христианского мира — в том, что никакая и ничья земная власть не может быть абсолютной, «фараонской» в древнем смысле. Это то, чего не понимали европейские монархи от Генриха VIII до нашего Петра I: в христианской картине мира претензия светского правителя быть ещё и духовным главой церкви никогда не срабатывает, и приводит лишь к деградации веры по её главному основанию. Удивительным образом у арабов случилось наоборот: халифат (особенно аббасидский) стал способом отделить светскую власть от духовной, и когда уже турецкие султаны снова попытались объединить её на одном престоле, это опять-таки ни к чему не привело, кроме оскудения веры. Собственно, это наилучший исторический довод в пользу того, что все три авраамические религии — это, в сущности, вариации на одну и ту же главную тему: отношений смертного человека с Единым Богом, где любая земная власть — это «третий лишний».

Ислам признаёт в Иисусе пророка — но, разумеется, отбрасывает как нечто лишнее всю тему Богочеловечества. Её не было и не могло быть и у евреев; это сугубо греческая заморочь, наследие поколений философов, движимых темой Логоса. Более того; у римлян она тоже толком не зашла — их Иисус куда ближе к арианскому «подобосущию», чем к никейскому «омоусиус». На латыни объяснить и понять её так же трудно, как и на любом из семитских языков. Поэтому «западный» Христос в итоге стал заурядным протестантским хиппи, just a stranger in the bus в драных джинсах; опять-таки не-царём ни в каком из миров. 

Но если так, тогда перестаёт быть понятным, как же он мог победить Смерть. 

Греческий ключ — самый важный: только в их культуре герой — всегда сын бога и человека, наделённый божественными дарами, но обречённый на гибель. Сюжет Христа переворачивает этот греческий канон — именно в этом секрет триумфа христианства в мире эллинской культуры, неубиваемый сценарий обращения в эту странноватую еврейскую веру коллективного «Дионисия Ареопагита». В этом же — замысел Юстиниана, одновременно построившего храм Софии и уничтожившего тысячелетнюю платоновскую Академию. 

И тем не менее эту попытку тоже надлежит признать провалившейся. Софии больше нет. А философия — есть. Именно как единственно возможный путь в то самое «царство», которое принципиально «не от мира сего».