Конспирология марксизма

Читаю первый том «Капитала». Я, кажется, понимаю, в чём убийственная сила марксовых построений именно как политического оружия. В общем-то Маркс – посредственный исследователь, чтобы не сказать эпигон английских теоретиков политэкономии. Кроме того, он невероятный зануда и дятел, как и положено учёному немцу, пишущему всеобъемлющий трактат о сути всего. Но чувствуется по тексту, что и политэкономические построения, и трактатный формат – всё это внешняя оболочка, сквозь которую пульсирует, прорывается совсем другое, гораздо более эмоциональное и насыщенное содержание. Это то же самое, что пытаться объясниться в любви (или ненависти) посредством терминологии бухгалтерского учёта – вот Маркс и пытается.

Его идея капитала – абсолютная жёсткая конспирология. Миры разделены на профанный и сакральный. Профанный мир, где живут обычные лохи вроде нас с вами – это мир товарного обмена, где люди что-то производят, обменивают на произведённое другими, потребляют и т.д. Но рядом с ним сосуществует другой, тайный, невидимый мир – мир капиталов.

Капиталы – это такие особые паразитические существа, чья цель существования – расти неограниченно и бесконечно. Их рост происходит посредством превращения денег в товар и обратно в деньги, но сами они – не деньги и не товар, а нечто другое, особенное и невыразимое. Изначально они ещё не обладают собственной волей и витальностью – но они обретают их, поселяясь в душу человека – капиталиста, который сам первая жертва капитала. Буквально: «…капиталист, т.е. как олицетворённый, одарённый волей и сознанием капитал».

Первоначально пользуясь обычными человеческими страстями – стремлением к власти, славе, достатку, потреблению и т.д., капитал в конечном итоге извращает, переворачивает их наизнанку, делая капиталиста послушным орудием этой идеи собственного приращения. Человек думает уже не о том, как продать хлеб и купить себе портки, но о том, как из 100 фунтов сделать 110; а весь видимый, тварный, физический мир начинает рассматривать как набор средств к этому превращению. При том понятно, что капитал есть сущность, как бы мы сейчас сказали, виртуальная, но было бы ошибкой считать её абстракцией, существующей исключительно в нашем воображении. Она живёт поверх человека, в первую очередь, именно в физическом мире, в каждой вещи, могущей быть обращённой в товар. В этом смысле какой-нибудь пелевинский «оранус» — это поздняя и достаточно слабая версия марксова детища, не концепта, а именно мифемы.

Наконец, вовсе не случайно для описания сути процесса приращения капитала Маркс пользуется образом святой Троицы: рождение Бога-сына от Бога-отца, при том что Бог-сын и Бог-отец это на самом деле одно и то же лицо. Так и его 110 фунтов, порождаемые из 100, есть на самом деле один и тот же капитал. Для него в сфере капитала содержится таинство – таинство, которое он не может объяснить до конца, и вновь и вновь в лучших традициях схоластического богословия раскладывает его на варианты и составные части.

Видно, что эта система порождена страстями Лондонской биржи – в большей степени, нежели трудами теоретиков, которые служат более для придания системности всей этой художественной картине. Именно биржа только и могла стать источником базовой эмоции – удивления от того, что продавая бесконечно одни и те же вещи и играя на разнице курсов, люди составляют состояния, но одновременно и перестают быть людьми, превращаясь в приложения, функции этих состояний. То есть люди творят капиталы – а капиталы тем временем подчиняют и преобразуют людей, превращая их в нечто не вполне человеческое, в иную расу. Соответственно, восстание эксплуатируемых – это не просто «классовая борьба», а это борьба человека как вида против своих невидимых поработителей, гуманистический реванш, освобождение в духовном смысле. А персонально для Маркса – ещё и освобождение от страсти игры, всепожирающей мощи процесса оборота и превращения капиталов.

Естественно, сила социальной борьбы, то есть собственно марксизм, есть чудовищная редукция этой мифологии. Она считала только то, что ей нужно было считать: образ врага, фабулу его вины и принцип собственной консолидации. То есть буквально «кто виноват» и «что делать». В этом смысле, конечно, феноменолог капитала Маркс действительно ни разу не «марксист». Но его никто, разумеется, не спрашивал: его функция была дать людям в руки дрын, а дальше свободен – поляризованное общество начинает искать способ перевести конфликт в активную фазу.

…Но всё-таки есть нечто глубоко символичное в том, что памятник Марксу стоит в Москве не где-нибудь, а напротив Большого Театра. Маркс – несостоявшийся писатель и художник, такой западный Достоевский, волей случая оказавшийся теоретиком политэкономии и вынужденный высказываться именно в этом, не самом подходящем для него жанре.