Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
В раздумьях о «женской» публицистике недели две назад наткнулся я на популярнейший дневник Радуловой. И принялся читать, вкупе со всеми её статьями по ссылкам. Чтиво, надо заметить, не особо вдохновляет – слишком сильно торчат белые нитки из сознательно сконструированного и потому насквозь фальшивого образа «стервы с жизненным опытом»; странно, как массовые читатели/ницы всех этих натяжек и эмоциональных несостыковок не замечают. Но спрос даже на такого качества продукт – огромный, это видно по реакциям на дневник. Видно, что массовый читатель – любого пола – очень хочет именно «женского» взгляда, в той самой гармонической пропорции этики, практицизма и чувственности, которая невозможна у застревающих между рационализмом, идеализмом и агональным рефлексом авторов-мужчин.
Одна её тема из недавних таки зацепила – это тема о разводах и брошенных детях. Думаю о ней сам почти что с раннего детства: моя родительская семья не распадалась, но где-то с моих лет четырёх лучшими друзьями чаще всего становились именно дети из неполных семей – либо же такие, которых воспитывал отчим. И думаю вот что.
В принципе, рыдания по поводу того, что «у ребёнка обязательно должен быть отец» – мудовые. Для любой из предшествующих исторических эпох, от палеолита до середины ХХ века включительно, характерна и естественна ситуация гигантского «гендерного дисбаланса»; в нынешней России таковой имеется и сейчас во всех без исключения поколениях: женщин больше где-то процентов на 15, как говорят демографы. Мужчины всегда массово гибли в молодом возрасте – на охоте, войне или иной «добычной» деятельности; либо уезжали неведомо куда на неопределённо долгий срок. А оставшиеся без них женщины в одиночестве растили детей. Соответственно, остающиеся мужчины, как правило, тоже часто так или иначе брали на себя в той или иной форме ответственность за чужих детей – это всегда было в порядке вещей.
Именно это является причиной разных специфических вывихов в системе культурных стереотипов. Например, мужской гомосексуализм традиционной культурой и преследуется, и порицается гораздо жёстче, чем женский; и напротив, «бабник» воспринимается спокойно и даже не без некоторого уважения, тогда как какая-нибудь «шлюха» или «давалка» — существо в высшей степени презренное. Кстати, это же парадоксальным образом объясняет и некоторый флёр элитарности, исторически присущий «геям»: элитарность здесь атрибутируется по признаку «сверхпотребления» (т.е. «престижного» потребления-расточения) традиционно дефицитного ресурса – мужчины (или, точнее, самой мужескости).
Равно как и тот факт, что статистически хороших отчимов куда больше, чем хороших мачех. И вообще мужчина куда менее склонен делить в сознании детей на своих и чужих; для него, в каком-то смысле, все дети племени «свои»: ещё бы – ведь «…б твою мать!» (где-то я когда-то читал, что изначально это никакое не ругательство, а идущая ещё с родоплеменных, т.е. досемейных времён формула претензии старшего на превосходство, смысл которой надо понимать дословно: «ты можешь оказаться моим сыном»). Женщина же, разумеется, всегда чётко знает, кого она рожала, а кого нет – и потому в ней генетически сидит эта граница «свои-чужие» (неоднократно наблюдал у множества женщин).
В этом смысле, конечно, потеря матери – более сильный удар, чем потеря отца. Но и она, в сущности, не есть нечто необычное для нашей генетической памяти, в которой сохраняется тот факт, что многие и многие поколения предков гибли по разным причинам ещё тогда, когда следующие за ними находились в относительно сопливом детстве. Во всяком случае, когда в 2000-м году у меня умерла мать, оставив ещё двоих моих младших сестёр – на тот момент 17 и 5 лет от роду – эта мысль меня изрядно успокоила.
О разводах скажу отдельно, в другом постинге. Здесь лишь оговорюсь, что ситуация развода – точнее, ситуация «папа есть, но он не с нами» – это совсем другая ситуация, чем когда «отец был, но погиб на фронте» (вар.«заболел и умер»). Зря, что ли, героиня Алентовой («Москва слезам не верит») в течение двадцати лет внедряла в сознание дочери именно эту версию? Но понять, в чём именно драма и источник комплекса, невозможно без более-менее современного переосмысления идеи семьи как таковой.
