Закончился вояж по маршруту В.Новгород-Питер-Иркутск. Всё же это нечто: вырубаешь себе топором кусок байкальского льда, высверливаешь в нём ножиком лунку, наливаешь туда водки и пьёшь, крякая и закусывая прозрачными кусочками воды. Ну или омулем, выловленным прямо тут же, в Байкале. А во все стороны – лёд, и только далеко-далеко – бурятские сопки. Ездил вообще-то по делу, но это ж Россия, такое дело, да…
На обратной дороге, покамест летели, освоил «Теорию партизана» товарища Шмитта. Старый несгибаемый дойче хрен держит марку в наилучшем виде. Книжка 63-го года, и хотя он к тому времени уже 15 лет как безвестный приват-доцент, тем не менее со страниц по-прежнему дышит Рейх. И не столько даже в позднем гитлеровском изводе, сколько в классическом бисмарковском, густо настоенном на ядрёной смеси шлегелевско-фихтеанского драйва, замороченной структурности гегелевского орднунга и людоедском механицизме Генштаба им.Клаузевица.
Мир 63-го – это Гагарин в космошлеме и Че Гевара в беретке со звездой. И что ископаемый уже на тот момент прусский хрен? Он их обоих вводит в классификатор, упорядочивает и присваивает категории, как ни в чём не бывало, словно энтомолог редкие екземпляры жуков. Всё такой же дуалист: партизан есть тогда и только тогда, когда есть регулярная армия, солдат в форм: для партизана он мишень, партизан – это антисолдат и, следовательно, alter ego солдата.
Ещё Шмитт переворачивает в обратную сторону классическую формулу Клаузевица: не война – продолжение политики другими средствами, а наоборот, политика – продолжение, усиление и возрождение войны; превращение «войны по правилам» в абсолютную, т.е. подлинную войну. Именно поэтому центральные фигуры в его построениях, те, кто превратил отвлечённую утопию партизанщины во всесокрушающую практику — это Ленин и Мао. Ленин – это тот, кто сделал из партизан партию, а Мао – тот, кто собрал все типы конфликтов в один большой фокус абсолютного конфликта. Шмитт особенно подчёркивает, что для этого перехода нужны были именно политики, а не офицеры.
Две цитаты оттуда, несколько в сторону от собственно темы партизана, но крайне важные в других контекстах:
Общественный строй существует как публичность, res publica, и он ставится под вопрос, если в нём образуется пространство не-публичности, действенно дезавуирующее эту публичность.
Ну, думаю, тут понятно.
И ещё одна – в тему «Государства и революции»:
Государство как высшие правящие круги общества (Establishment), как институционализированная организация с бюрократией и централизованным управлением и т.д. не может быть стопроцентно тоталитарным. Но странным образом такова партия, т.е. часть, которая отрицает у имеющегося учреждённого Целого характер целостности и в качестве части встаёт над Целым, чтобы осуществить, так сказать, истинное или всеохватное Целое, грядущее, новое Целое, новое единство, новое политическое единство.
Ну и интересный момент про связь Партизана и Партии, как точки привязки и одновременно инстанции, дающей партизану высшую, надгосударственную легитимность. Сам по себе Партизан без Партии – это просто преступник, бандит; Партия же делегирует ему практически учредительные, чрезвычайные полномочия.
…Четал пейджер. Много думал. Всё-таки это халява – когда Враг уже есть, в известно какой форме и с оружием, упакованный и перевязанный ленточкой – только целься. Гораздо более серьёзная проблема – когда Партизан совершенно точно находится в состоянии войны, но главная его задача – не победить врага, а хотя бы убедиться в его существовании, собрать его из мозаики – тем самым, по изуверской шмиттовской логике, одновременно собирая себя.
А когда ты его увидел – то запросто можно обнаружить, что победа-то, оказывается, вроде как и не нужна…