Новое

Из стола

Меня в последние дни всё время спрашивают — мол, где ты раньше-то был со своей критикой, в кризис-то все теперь умные.

Ниже под катом — небольшой кусок книги, которая так и осталась гнить рукописью в изд-ве «Европа» — спасибо издателю. Глава называется «Потолок роста» и посвящена в общем тому, что дальнейший экономический рост в России по модели 2000-2007 г. невозможен, а пытаться автоматически продолжать эту модель в будущее — смертельно опасно.

Надо понимать, что в то время, когда главным тезисом агитпропа было словосочетание «План Путина», сомневаться в перспективах бесконечного дальнейшего роста было вроде как неправильно. Я, кстати, честно с этим согласился и не особо возбухал. Это к вопросу о том, надо ли было выносить дискуссию в паблик.

Писалось с лета 2007 по январь 2008, специально к мартовским президентским выборам, поэтому делайте, пожалуйста, скидку на формат.

Рост окончен

Выборы, как и любые другие публичные кампании — это просто площадки, на которых обсуждаются некие важные для страны вопросы и выносятся определённые решения. Те, кто выиграл выборы — не более чем исполнители этих решений; в этом — и ресурс, и ограничение мандата победителей.

Скажем, в 1999-м на выборах нация приняла политическое решение — вернуть Чечню в состав России. И победитель тех выборов — Путин, обладая огромной властью — не только по должности, но и властью политического, морального лидера — ни разу за оба президентских срока не имел ни единого шанса это решение изменить или переиграть, что бы ни происходило в это время в Чечне и по поводу Чечни.

Иными словами, определяя повестку дня, надо идти от самой реальности, а не от политической инфраструктуры её обслуживания — будь то выборы, партии, программы и т.п. Именно реальность, актуальное положение вещей в государстве ставит те вопросы, на которые отвечает политическая система в ходе выборных кампаний.

Но как определить, что самое важное в нашей социальной реальности?

Сейчас в это трудно поверить, но потомки скорее всего назовут период 2000-2007 г. одним из наиболее спокойных, «безоблачных» в российской истории. Все эти годы мы медленно, но уверенно росли, восстанавливая силы после больших потрясений 90-х. Экономика росла на 5-7% в год, вслед за ней подтягивался и уровень жизни. Если 90-е — эпоха возникновения состояний у немногих, то 2000-е открыли путь к адаптации в новой реальности целым социальным слоям. Даже те, чьи доходы в денежном выражении выросли не столь значительно, получили возможность воспользоваться ранее недоступными для них благами — благодаря «белым» зарплатам и потребительскому кредиту. Значительно расширилось число специальностей, оплачиваемых по стандартам «новой» экономики — теперь это уже не только офис, но и фабрика, поликлиника, ВУЗ и т.д.

В итоге если в 91-м о массовой автомобилизации можно было только мечтать, то теперь она стала реальностью. Порядка 30% населения выезжают за границу на отдых. Число студентов платных отделений ВУЗов превысило число студентов-бюджетников. Во всех крупных городах наблюдается бум цен на недвижимость — люди покупают квартиры. В разы выросло количество авиаперевозок. Если в 2000-м всерьёз говорили об угрозе банкротства России, то сегодня она не только отдала долги, но и сама выступает кредитором. И т.д., и т.п. Казалось бы, всё хорошо?

Заметим: до сих пор такой рост нигде, ни в одной точке не встречал сопротивления. Он был выгоден как бы «всем»: богатым — потому что снимал социальную напряжённость и упрочнял их положение; средним — потому что расширял горизонты возможностей; и бедным — потому что давал шанс. Но сегодня этот рост останавливается — по той простой причине, что его возможности в нынешнем виде исчерпаны.

Судите сами. Основа роста экономики — это рост производства. Вся«остальная» экономика — от финансов до сферы услуг — лишь «обслуживает» те деньги, которые создаются заводами и фабриками. Но рост производства замер — почему? Казалось бы, рынок растёт, рабочих рук пока хватает, свободные инвестиционные деньги тоже есть — что не так? Оказывается, что новым производствам просто нет места.

Места заняты

Уже в 2003 году, превышение производства электроэнергии над потреблением составляло порядка 40%. Сегодня этот показатель приближается к технологическому минимуму в 15%, за которым — потенциальная нестабильность энергосистемы и кризисы, по сравнению с которыми московская авария лета 2005 года — лёгкое приключение. В некоторых регионах (в той же Ленинградской области) подключить новые производственные мощности к энергосетям уже невозможно даже за очень большие деньги.

Сегодня Россия экспортирует за границу большое количество энергоносителей — нефть, газ. Оппозиция часто обвиняет действующий режим в этом акценте на экспорт — мол, мы становимся «сырьевым придатком» других стран, вместо того, чтобы развивать собственные производства. Но производства потребляют не нефть и не газ — они потребляют энергию, как правило, уже в виде электричества. А запуск новых электростанций, даже если начинать их строить прямо сейчас — дело не одного и не двух лет; это очень долгий цикл. В то время как задачи роста требуют новых мощностей уже «завтра».

Но энергетика — далеко не единственная составляющая торможения роста.

С серьёзными проблемами столкнулся наиболее популярный и массовый из нацпроектов — «Доступное жильё». Когда он готовился к запуску, в экспертном сообществе господствовала та точка зрения, будто главное, что сдерживает рост рынка жилья (а значит, и увеличение объёмов строительства, и развитие стройиндустрии) — это отсутствие удобных для населения денежно-кредитных механизмов. Жильё — очень дорогая вещь; накопить значительную сумму на приобретение недвижимости даже хорошо оплачиваемый специалист может лишь за несколько лет: кто умеет строить свой семейный бюджет настолько «вдолгую»? Немногие. Казалось бы: дай людям кредит, пусть даже под залог квартиры — и в условиях огромного спроса (а т.н. «латентный» спрос на улучшение жилищных условий, по данным на 2004 год, охватывал в России 77% населения — четыре семьи из пяти!)  люди ринутся покупать жильё — только успевай строить!

Оказалось — «не успели». Потому что новые дома, как и новые заводы, сегодня тоже строить «негде». Жильё ведь можно строить только там, где есть оплачиваемая работа — то есть в уже существующих городах с работающими предприятиями. Но в городах земли под жилищное строительство уже не осталось. Идёт «уплотняющая застройка», которая вызывает тотальную ненависть у горожан (ещё бы, когда на месте твоего парка или детской площадки строится двадцатиэтажный дом на несколько тысяч квартир), но всё равно не решает проблемы. Строятся новые микрорайоны; но в условиях неразвитости транспортной инфраструктуры любой удалённый микрорайон — это утром километровая пробка на выезде, а вечером на въезде. Да и то, оказывается, землю в окрестностях городов уже поделили частные застройщики, и никому нет дела ни до каких национальных программ.

Как результат, мы имеем ситуацию, когда в течение года цены на жильё в некоторых городах взлетели в несколько раз. И люди покупают квартиры втридорога по ипотечной схеме, после чего оказываются вынуждены расплачиваться за них всю оставшуюся жизнь. При этом они оказываются привязаны к тому месту, где находится их жильё — то есть не могут просто так поехать «за деньгами» в другой город (а значит, новые производства не могут нанимать квалифицированных специалистов) — в результате и промышленный рост, и освоение новых территорий также ставится под вопрос.

Похожая ситуация — практически в любой из ключевых сфер социальной жизни. Везде, куда ни ткни, развитие России упирается в «потолок роста» — сколь естественный, столь и непреодолимый.

Потолок роста

Потолок роста — это не только проблема страны. Это и проблема любой фирмы, организации, движения. До тех пор, пока рост был естественным и беспроблемным, не упирался в некие пределы, он происходил легко. Однако появление предела, за которым рост невозможен без качественного изменения основ жизни, становится вызовом, перед которым многие ломаются. Вдобавок всегда есть те, кто готов «помочь» тебе сломаться.

Кто в современной системе может принимать решение о строительстве, к примеру, нового города на полмиллиона человек? Кто возьмёт на себя политическую ответственность распоряжаться общими деньгами не в рамках «фиксированных параметров бюджета», а в логике «плана развития страны»? Кто может взять на себя смелость реализовать новый план ГОЭЛРО (без которого дальнейший промышленный рост так и останется утопией)? В нынешней политсистеме таких субъектов нет. Таковым не является ни одна из партий, таковым не является правительство, таковым не является парламент, таковым не является даже Администрация Президента.

Таковым сегодня является (и то в очень ограниченном масштабе) только лично Путин — но он не есть коллективный субъект. Он — лидер некого «подразумеваемого» субъекта, который на жаргоне политологов называется «путинское большинство».

Путин — естественный лидер «партии роста». Это с ним связаны условия, сделавшие возможным нынешний рост; это он ставил правительству задачи роста, определяя его количественные и качественные параметры. Однако он же — и номинальный (по должности) начальник «потолка», т.е. всей той старой хозяйственной и социальной инфраструктуры, которая вчера была удобной основой развития, а сегодня превратилась в его сдерживающий фактор. И эта дилемма — главный фактор двойственности его положения. Наверное, даже более важный, чем фактор «уходящего-остающегося» Путина.

Угрозы роста

В определённом смысле «экономического роста» не существует, иначе как роста кол-ва ресурсов, находящихся под нашим управлением, в балансе с ростом нашей способности ими управлять. Наших возможностей ими управлять. Отсюда ясно, что граничным условием процесса роста является взаимная согласованность всей этой системы, её непротиворечивая, гармоничная целостность. То есть негармоничный, непропорциональный (диспропорции) рост разрушителен и крайне опасен. Недаром революции настигают именно страны, находящиеся в режиме роcта: рост всегда опасен!

Любой рост — это не только новые успехи и приобретения, но и новые неизвестные до начала роста проблемы. И причем в список этих проблем входят и такие, которые могут оказаться фатальными для организма. Те проблемы, которые мы имеем — это проблемы, являющиеся прямым следствием нашего роста, и количество таких проблем, впрямую вытекающих из нашего роста, и критически угрожающих нашему существованию, растет. И в этом смысле ускорение роста, убыстрение, увеличение и так далее, скорее всего, может углубить эти проблемы, грубо говоря, увеличить уровень рисков.

В первую очередь, конечно же, новые социальные проблемы порождает экономический рост. Потому что, во-первых, экономический рост никогда не бывает равномерным. Любая система перераспределения благ — добровольная, принудительная, рыночная, свободная, какая угодно — имеет пределы мощности. Как только эти пределы, изменяемые в количестве благ, превышаются, система начинает искрить. Тут все точно так же, как с энергетикой: проводящие сети рассчитаны на определенную мощность, как только уровень мощности превышается, все начинает искрить. В нашем случае нагрузка на социальные сети, на сети коммуникаций, на политическую систему, на систему правовую, на систему собственности и отношений собственности, на политический язык, на самые разные инфраструктуры и институты государства, связанные с ростом, увеличивается невероятно.

В бедном обществе гораздо легче устраивать всеобщее равенство, чем в богатом, даже тоталитарными методами. В том обществе, где схема перераспределения благ является мягкой, то есть обменно-рыночной, это гораздо сложнее. Ведь у нас же проблема роста неравенства между богатыми и бедными связана не с тем, что бедные становятся беднее, а с тем, что богатые становятся богаче. Но дело в том, что и бедность, и богатство в этом смысле относительны, поскольку относителен список представлений о том, почему человек считает себя бедным или богатым. Этот список контекстно-зависим. Отсюда, снижение с каждым годом качества общественной коммуникации в нашем обществе, и это заметно невооруженным глазом. Социальные сети деградируют. Люди, которые раньше могли свободно общаться друг с другом, утрачивают такую возможность, просто потому, что они утрачивают место для этого общения, и это тоже объективная, данная нам в ощущениях реальность. И причины этого естественные: например, если раньше все смотрели три кнопки телевизора, то сейчас смотрят тридцать. Произошел распад централизованной, очень мощной и очень важной системы коммуникации. Социальные сети, которые есть и которые функционируют, которые остались нам в наследство от предыдущих эпох, перестают выдерживать сегодняшнюю нагрузку. И это уже не только проблема экономики.

Добиться роста — значит построить систему, способную выдерживать долговременно высокие темпы роста. Выдерживать — не только на уровне механизмов, но и на уровне общественной морали, устойчивости институтов, взаимного доверия и национального единства. Чтобы барьеры, создаваемые ростом и дифференциацией, всегда оставались преодолимыми.

Рост экономики и рост неравенства

Усиление дифференциации доходов — неотъемлемый спутник экономического роста. Сегодня мы стали свидетелями той же тенденции и у нас. Различные СМИ пестрят подсчётами социальных пропорций. Показания, правда, разнятся. В трёх взятых наугад изданиях разрыв в уровне доходов самых богатых и самых бедных россиян оценивался в 15, 26 и 33 раза соответственно.

Налицо две тенденции. С одной стороны, активная социальная политика последних лет начала давать свои результаты: процент людей, чьи доходы ниже прожиточного минимума, ощутимо уменьшился. С другой стороны, разрыв между богатыми и бедными продолжает понемногу расти. Общий расклад: хотя от роста экономики выигрывают все, но богатые — больше, чем остальные.

В этом — ответ на вопрос, почему вся наша политика год от года «левеет». Действующие мягкие, «рыночные» механизмы перераспределения благ «не тянут», и в поисках альтернатив люди снова обращаются к идее распределительного (т.е. «социального») государства. В итоге власть оказывается перед сложной задачей: как добиться относительного выравнивания доходов, не «заморозив» динамику роста?

Экономический рост понимается как безусловное благо, и потому обычно не принято говорить о порождаемых им проблемах. Между тем проблемы, являющиеся прямым следствием долговременного роста, могут оказаться фатальными. Исторический парадокс: революции и крупные социальные катаклизмы чаще всего случались в моменты, когда общества находились на экономическом подъёме. Некоторым исключением принято считать российские события 1989-91 годов; но кто знает, состоялась бы «перестройка», если бы не предварившая её попытка придать советской экономике «ускорение»?

Для любой социальной системы быстрый рост экономики — это всегда вызов. Во-первых, рост никогда не бывает равномерным — а значит, создаёт новые противоречия и обостряет уже существующие. Во-вторых, в нём всегда есть не только победители, но и проигравшие; и это не только отдельные люди, но и целые социальные группы. Причём для того, чтобы ощутить себя проигравшим, необязательно разориться или что-то потерять — достаточно просто остаться «при своих» в тот момент, когда другие сделали рывок.

Рост меняет мотивации людей. Честный работник, который в кризисные годы исполнял свой долг на низкооплачиваемом рабочем месте, в годы роста уже не сможет относиться к этому столь же бескорыстно и будет требовать своё. Офицер, клерк или учёный ранее тянули свою лямку, зная, что большинство в стране — такие же нищие, как они сами. Но что с ними будет, когда они осознают, что другие массово и наперегонки обогащаются, пока они всё так же работают за ту же самую зарплату?

Взывать к «правым» ценностям созидания, призывать людей «работать и зарабатывать своим трудом» в такой ситуации крайне непросто. Для этого у нас слишком много публичных миллиардеров и мультимиллионеров, о которых точно известно, что секрет их успеха состоял в умении вовремя оказаться в нужное время в нужном месте; и никаким «трудом» до их состояний дорасти невозможно. В этом ещё один парадокс: чем больше сверхбогатых, тем более «левой» становится политическая повестка дня; иначе говоря, миллиардер и левый популист всегда идут рука об руку.

Но и бедность, и богатство — относительны; они существуют только «по сравнению с соседом». Причём сопоставляются обычно не нули на банковском счёте, а куда более осязаемые вещи — квартиры, машины, предметы повседневного уклада. В этом смысле проблема разрыва между бедными и богатыми — не столько в объёмах контролируемой собственности и суммах доходов, сколько в публичных формах потребления, допустимых общественной моралью. Когда западный мультимиллионер ездит на работу на велосипеде, все понимают: гигантские активы в его собственности — это гарантия того, что ресурс у достойного хозяина. И наоборот: когда у нас молодой здоровый парень, купивший в кредит массовую иномарку, гудками сгоняет с пешеходной «зебры» идущего в булочную пенсионера, начинаешь задаваться вопросом: а достоин ли он своей «манагерской» зарплаты в несколько сот у.е., и не лучше ли будет отдать её дедушке?

Здоровое общество — это общество, в котором нормы морали для богатых и сильных строже, чем для всех остальных. Тогда публичный статус богатого человека — это привилегия, за право на которую приходится расплачиваться жёстким самоограничением; в то время как бедные могут позволить себе относиться к этому легче. Обратная же ситуация — когда наличие денег означает право на всё — неизбежно порождает в обществе волну «перераспределительных» эмоций. Которая рано или поздно найдёт себе политическое оформление.

————————

Заканчивая тему уже из января 2009-го, замечу, что кризис, к сожалению, не сильно помогает исправлению ситуации разрыва. Во-первых, по бедным и особенно средним он бьёт сильней, чем по богатым. Во-вторых, в режиме экстренного снижения издержек «под нож» первым идут неприбыльные системы, а общественная коммуникация — как раз такова. В-третьих, подрезав источники роста, но не изменив механизмов перераспределения, он лишь усугубляет те проблемы, которые возникли на этапе роста.

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма