Споры русских интеллигентов

Письмо Павловского Морозову. То, что его все тут же с порога объявили «мутным» и «непонятным» — это, как выразился Слава Данилов, «фефект пифии», т.е. подписи. Если б текст был подписан «Сидоров», его б сочли ясным и несложным, каков он в действительности и есть. Но Павловский, что ни скажи, всё будет «заумно» и «непонятно», если только он не матом ругается и не заговоры разоблачает.

Текст — примерно о том же, о чём была моя «Крабатова Мельница» год назад, после ухода из ФЭПа. О поражении интеллигенции, а равно способах работы с этим поражением как с ресурсом потенциального реванша. «Мельница» очень злая по отношению к ГП; не факт, что он заслуживал столько йаду одной порцией. Но у меня накопилось к нему вопросов по существу с 1997-го столько, что в «мельнице» я не смог высказать и пятой части. Главная при этом вообще осталась за кадром — упорный игнор поколения, в обмен на бесконечное упоённое вальсирование между башен и башенок: это ведь замкнутый, безвыходный лабиринт. Даже если ты идёшь разговаривать с Кремлём, ты должен предъявить значимый с его горизонта ресурс — коим персональный «интеллектуализм» одиночек безусловно не является.

Лично для меня быть идеологом Селигера куда важнее, чем быть идеологом Кремля; «на том стою и не могу иначе». Другое дело, что и на Селигер надо идти «с чем то»; хотя бы даже с книжкой про Путина. Увы, главный враг интеллигента — это его собственная социофобия; тесная, пахнущая потом селигерская палатка и толпа, бегущая на утреннюю пробежку под простенькие речёвки — ночной кошмар мыслителя-одиночки. Травмированный киевским Майданом Павловский вдобавок не умеет думать об этом иначе, кроме как о «массах по вызову»; в этом смысле он и сам — жертва «политтехнологического» стиля мышления.

Не надо себе врать: политтехнология и есть тот самый инструмент искажения коммуникации, который делает дискуссию по существу невозможной. Рано или поздно в политтехнологически инструктированной реальности вопрос «зачем» становится единственно значимым, а вопрос «что» таким образом становится несущественной подробностью, рюшечками технологии. Стоит ли удивляться тому, что в таком мире «дебаты между своими» невозможны? Какие они к чёрту «свои», если даже зарплату получают в разных окошках — и вовсе не за «что», а именно за «зачем».

Есть одна вещь, которая у Павловского безусловно верна — собственно, главная мысль его письма Морозову. Это мысль о том, что реальность сложнее, чем конспирологически-пропагандистские конструкции разоблачителей. Отсутствие вкуса к работе со сложностью, постоянное стремление оплакатить, окарикатурить «систему» — то, что больше всего изумляет что в Белковском, что в Шушарине, что в горе-мыслителях от сохи типа Игоря Эйдмана. Хотя, впрочем, оно же — их ключевая слабость: именно незнание анатомии обрекает их вечно мазать мимо «болевых точек» Власти. Впрочем, они все суть такие же жертвы «технологизации» политического мышления, «ФЭП наоборот». Им кажется, что надо просто круче пропиарить, чем кремлёвские, и тогда всё получится. Даже Морозов, в его неплохо сделанном амплуа честного частного человека, постепенно втягивается в водоворот плакатных полемик, карикатуря собственную позу сомневающегося.

Адам Михник. Павловский знает, о чём говорит. «Выборча», возглавляемая Михником — точнее, медиахолдинг, стержнем которого она является, до кризиса стоил вдвое больше, чем «медиа-мост» в эпоху его максимального расцвета. При этом они могут класть с прибором на любую «власть», ибо прибыльны и потому экономически самодостаточны. Пару лет назад, когда Качиньские были в полной силе, «Выборча» оказалась одна против всего варшавского «политикума», и близнецы прессовали их, как могли — даже затащили в страну крупные немецкие медиаимперии с целью выбить «Выборчу» с печатного рынка — но Михник выстоял. А на чисто силовые схемы в российском стиле у братанов пороху не хватило — хотя хотели, очень хотели, и даже не скрывали этого. А потом проиграли выборы в Сейм, и пришёл Туск, котого поддерживала Выборча. И ничего: Вацек Радзивинович по-прежнему сидит корром в Москве и задаёт вопросы Путину на встречах и иностранными журналистами, а я, грешный, пишу им время от времени колонки о наших российских делах.

Михник получил власть в 1988-89, и сумел её сохранить — не став при этом ни чиновником, ни олигархом, оставшись журналистом, главредом, т.е. буквально интеллигентом (хоть и владельцем изрядного пакета акций своей газеты). А где «Коммерсант», который когда-то создавали Яковлев с Павловским? Известно где: сейчас, скажем,  у Алишера Усманова, а до того многие годы украшал коллекцию Борис Абрамыча. А отцы-основатели, начиная с того же Яковлева, трудятся теперь аниматорами — даже не у самих хозяев, а у их клакеров с Рублёвки. Какие там, на хрен, «Вехи»? Журнал «Сноб», прошу любить и жаловать.

Поэтому надо не о «вечном» говорить, не о судьбах, блин, русской интеллигенции. А об этой самой фатальной немощи наших умствующих — во всём, что касается опредмечивания собственных идей и озарений разной степени гениальности. Каковая немощь и ставит их из раза в раз в позицию соискателей на рынке труда. Где от них, понятное дело, требуются куда как более простые вещи, чем напряжённое осмысление русской революции и русского термидора.