Никола-Зимний

сегодня Никола-Зимний. 16 лет назад мы хоронили бабушку в Касторной.

12-го декабря 1990-го мы выехали в Дивеево — паломническая поездка нашей воскресной школы в только что отданный Церкви монастырь. Мама взяла меня (тогда 12 лет) и сестру (тогда 8). Ехали на двух икарусах. По дороге туда в наш икарус врезался уазик, после чего вышедший оттуда в дупель пьяный мужик рухнул лицом в снег. Приехали поздно ночью. Было холодно — где-то под минус 20. Взрослых положили на ночь на матрасах прямо в соборе, где тогда ещё не работало отопление. Детей же забрала к себе в дом местная женщина-прихожанка. Спали вдесятером на полатях у русской печки. Днём ходили по «дорожке Серафима», что-то куда-то носили, какие-то доски, потому что было голое место и голые стены, и любые паломники — они же по совместительству и рабочие руки. На второй день все насмерть переругались — столичные мамаши, шокированные условиями пребывания, потребовали везти их с детьми назад, а наша староста, женщина жёсткая и в религии фанатическая (бывший программист на ЕС-ках :)), насмерть стояла за то, чтобы побыть ещё «на Варвару». Моя мама, мало чем уступавшая ей в этих качествах, также была за то, чтобы остаться, в чём я её поддерживал — правда, мне говорили: мол, ты на печке спишь, и я скандалил, чтобы взяли в собор, но тогда сестру не на кого было оставить. В итоге один икарус уехал 16-го, другой остался ждать окончания литургии 17-го.

17-го мы приехали в Москву поздно вечером. На пороге нас встретил папа с белым лицом, телеграммой в руке и медленно сообщил: Александра Алексеевна… умерла.

Александра Алексеевна — мамина мама, жившая в той самой деревне в Курской области — это её сестру бабу Нюсю мы хоронили осенью прошлого года. Баба Шура в начале декабря 90-го вышла из больницы после операции на грыжу, с жёстким указанием врачей — больше 5 кило не поднимать. И как раз 10-го им привезли уголь на зиму (печи они топят углём, а не дровами). Естественно, она полезла сгружать уголь — да причём не только себе, но и живущему неподалёку сыну (который, кажется, в тот раз опять запил). Отгрузила в общей сложности 6 тонн, после чего принялась за генеральную уборку в доме. С грыжей ничего не случилось — зато хватил инсульт. 70 лет.

Шанс успеть на похороны у нас был только в том случае, если лететь самолётом через Воронеж. Утром 18-го мы с мамой уже были с венком в аэропорту Быково. Но билетов ни на один самолёт не было — точнее, может и были, но надо было кому-то дать, а мы не поняли кому. Мама билась в истерике на спецконтроле, самолёты на Воронеж улетали один за другим, я с венком наперевес бегал и просил помощи у всех людей в авиационной форме, каких встречал. В итоге лишь часа в 4 нашёлся какой-то начальник, который посадил нас на самолётик маршрута Москва-Воронеж-Ставрополь, и только вечером мы были в Воронеже.

Но от Воронежа — 90 километров до Касторной. Хотя таксист и гнал от аэропорта до вокзала, всё же на последний дизель, который туда идёт, мы опоздали на 12 минут. Пожалуй, самое острое воспоминание моей жизни — те же минус 20, мама на карачках ползает по рельсам и плачет, я стою с венком и сумками на пустом вокзале Воронеж-Курский и пытаюсь что-нибудь придумать.

В итоге маму отвёл в отделение милиции, где милиционер отпоил её чаем, а сам отправился ловить такси до Касторной. Первый опыт вышел неудачным — бомбила вначале согласился, потом долго возил нас по городу, сказал, что хочет взять с собой жену (чтоб она ему не дала заснуть на обратной дороге), в итоге сдрейфил и высадил нас где-то на заправке в центре города. Зато там же на заправке нашёлся другой, у которого тёща оказалась из Бычка — всего-то в 20 километрах от Касторной — ему можно было не возвращаться ночью, а остаться у тёщи. Правда, у него в копейке было разбито стекло и не работала печка. Мне это, впрочем, не помешало благополучно заснуть на заднем сиденьи. Проснулся только ночью возле станции Касторная-Новая, до которой доходит асфальтовая дорога — дальше на легковушке зимой никто бы не сунулся. В ночи, часа уже в два, добрели до хаты — успели. Я ночью ещё даже кафизму из псалтыри у гроба почитал, правда, всё равно спать свалился (а мама всю ночь ещё просидела).
19-го утром — как раз Никола-Зимний. Многочисленные родственники, собравшиеся на похороны, естественно, не хотели никаких отпеваний — это везти гроб сначала в райцентр до церкви, а потом обратно в деревню до кладбища. Но мы после Дивеева, естественно, слушать никого не собирались — а поскольку всё-таки родная дочь (кроме неё только сын, который на сей счёт позиции не имел), сорок человек разных родственников таки спасовали. Повезли на отпевание на КрАЗе, сзади — бортовой КАМАЗ с прицепом, и там и там — родственники. Потом назад.

Последний километр несли гроб пешком. Причём у бабушки деньги были отложены отдельно на похороны, а отдельно ещё — на «музыку» для похорон. Поэтому привезли «музыку» в лице двух вусмерть пьяных местных маэстро — один с барабаном, один с трубой — могущих исполнять одну-единственную музыкальную фразу из семи нот («гроб на лафет, он ушёл в лихой поход…»); её и дудели на всю деревню.

Поминки были устроены так. Поскольку на похороны пришло едва не полдеревни, то всех разделили на три группы где-то человек по 50. Пока одна группа ела и пила в хате, другие две дожидались на улице. В 2 часа дня запустили первых, в 4 — вторых, и только в 6- третьих, в числе которых в основном и были близкие родственники, включая и нас-московских. Водки тогда уже не существовало в природе, зато был ворованный сахар и, соответственно, самогон. Ну и еда — тазы с котлетами, вёдра с салатом, чуть не корыто варёной картошки — просто, но много: сколько бы ни пришло, всем бы хватило.

Мамин отчим (отец умер в 1974 ещё), дед Тихон, угрюмый старый охотник, бывший матрос, сейчас тоже уже давно покойный, напился и обгадился, к полной растерянности тёток — непонятно было, что с ним делать. Выручил мой отец, который к тому времени тоже приехал, но донецким поездом — на похороны опоздав, зато успев к поминкам. Он ничтоже сумняшеся разогрел на печке воды, выложил деда Тихона прямо на снег, раздел его там и спокойно вымыл тряпочкой, облил водой, завернул в полотенце и унёс спать — чем произвёл в умах невероятное смятение, ибо от москвичей ждали чего угодно, но только не такого.

Собственно, именно от этого дня, от Николы-Зимнего 1990-го года, я отсчитываю конец как такового «детства», в смысле истории обычной советской семьи инженеров, с двумя детьми и деревенской бабушкой, и начало совсем другой жизни, совсем с другими правилами. Естественно, всё уже к тому шло: деньги отцу платить уже практически перестали, товары в магазинах кончились, мама уже стала активным православным неофитом, я уже полтора года как ходил в воскресную школу, а другая бабушка, мать отца, уже жила полупарализованной после своего инсульта, случившегося ещё в 1989-м. Но главная точка перелома — именно эти похороны, и последовавший после них год — самый первый из самых тяжёлых наших лет. Но и — самый первый урожай картошки на бабушкиной земле, от начала до конца выращенный собственными руками :) Самое главное — её ведь и ели, когда деньги окончательно перестали что-либо стоить. И прошли всё это, не сдали бабку в дом престарелых — она до конца, до 94 года жила у нас. И отец не ушёл с работы — так и остался инженером, не растеряв компетенцию в мегавостребованной нынче сфере очистки воды и проектирования водопроводно-канализационных систем для крупных городов — сегодня он пытается как может учить двадцатилетних (среднего поколения нет). И я сумел закончить школу, поступить в вуз и тоже его окончить. И сестра. И другая сестра, родившаяся как раз в 1994-м, которая сейчас ходит в 6-й класс школы. Вот только мама надломилась — в 1998-м, когда там же, в Касторной, умер от рака её брат, ровно спустя две недели после этого обнаружили рак у неё; а в 2000-м и её не стало.

Почему-то все эти 16 лет я точно знаю, что какое-то осевое, центральное событие в нашей семейной истории произошло именно тогда, между Варварой и Николой-Зимним 1990 года; и, в общем, всё плохое и страшное по-настоящему началось как раз тогда. И как-то вроде бы кончился всё же этот этап, вот только непонятно, когда именно.