дедушка Лукич

Читаю Ленина, «государство и революция».

Конец августа, дедушка Лукич сидит в Разливе в шалаше, ещё даже не подозревая, что спустя каких-то два месяца ему придётся сменить своего соученика по симбирской гимназии А.Ф.Керенского в роли главы русского правительства. Он ещё толком не пришёл в себя после июньских-июльских событий, когда именно его партию назначили главным врагом новой власти, приписав ей летние беспорядки (к которым, собственно говоря, она имела отношение довольно косвенное). И вообще ещё не очень привык к тому, что он уже не эмигрантский публицист, а действующее лицо стремительно меняющегося политического ландшафта революционной России. В Разливе, видимо, он почувствовал себя в привычной стихии: типа опять «эмиграция», опять можно заниматься любимым делом — марксистским догматическим богословием. Чем и занят с упоением завзятого «аффтара», дорвавшегося наконец до клавиатуры и монитора ручки и бумаги.

Брошюрка устроена следующим образом: берётся цитата из Маркса либо Энгельса и ею гнобится какой-нибудь из актуальных на тот момент идейных или политических врагов — будь то Чернов, Плеханов или Каутский. «Извратили», «оппортунизм», «ревизионизм» и т.д. Но вместе с тем, разбираясь с разного рода «политическими проститутками», дедушка по ходу набредает на ту самую идею, которая, видимо, в основном и сделала возможным его превращение из маргинального политтусовочного склочника в фигуру мирового масштаба.

Идея, разумеется, целиком и полностью коренится в марксистской догматике, и излагается на её языке. Но вообще-то она «больше» не только тогдашних марксистских, но и любых других политических дискуссий того периода. Эта идея — идея антигосударства, «государства наоборот», антисистемы.

Тут, конечно, не обойтись без отсылки к контексту. Главный (если не единственный) политический капитал, с которым дедушка Лукич в апреле прикатил в пломбированном на Финляндский вокзал и которым жил все следующие четыре месяца — это была его циммервальдская поза/позиция «пораженца», а равно полученные за неё со всех сторон плевки, пинки и зуботычины. «В то время, когда вся страна в едином порыве боролась со смертельным врагом — кайзеровской Германией…» собственно, даже Февраль имел своим основным мотивом именно победу в войне: царь и его окружение («шпионы в августейшей фамилии») были удачно спозиционированы как главное препятствие этой победе. Однако у того слоя (как бы сейчас сказали, «национально-ориентированной элиты»), который пришёл становиться творцом этой победы, не было на это общенационального мандата  доверия (который у царя-то, кстати, какой-никакой имелся), что и породило мощнейший низовой импульс демобилизации. На волне которого пацифистские взгляды дедушки Лукича из неопасной экзотики стали реальной альтернативой мейнстриму. Плюс к тому, новая власть сама назначила его своим главным врагом, разрешив буквально «всё» и запретив только его — за это самое «пораженчество»; да вдобавок ещё и начав раскручивать тему «ленин — германский шпион». Дедушка далеко не сразу сумел осознать, какой невиданный шанс сам плывёт в руки — известно же, как он вёл себя летом в «доме Кшесинской». Но в августе в шалаше, собрав руки в ноги и приведя мысли в должный вид, он занялся единственно правильным для себя в тот момент делом: приведением наличествовавшей перед глазами объективной реальности в соответствие с постулатами Единственно Верного Учения. И делать это ему пришлось через один из значимых историософских тезисов Маркса — тезис об «отмирании государства» вследствие построения бесклассового общества.

Итак. Ключевой тезис: государство как таковое есть порождение непреодолимого антагонизма классов; система, существующая для того, чтобы институализировать процесс эксплуатации низших классов высшими и выступающая механизмом защиты этого процесса от борьбы трудящихся за свои права. В этом смысле идея революционной отмены государства есть вредная анархистская утопия, поскольку неискоренённая эксплуатация сама восстановит его ради решения своих задач. Демократия и всеобщее избирательное право — по этой же причине «фиговый листок», поскольку их единственное назначение — «раз в три или шесть лет решать, кто именно из эксплуататорского класса будет гнобить народ через парламент» — разумеется, со ссылкой на Маркса и с кучей оговорок, отсылающих к давней дискуссии «отзовистов и ликвидаторов», в которой дедушка Лукич принял, как известно, самое горячее участие. И т.д., и т.п.

Вывод отсюда простой и очевидный: подлинная цель трудящихся и эксплуатируемых классов — не просто «произвести революцию», а произвести «революционное государство» — такое государство, которое бы делало нечто ровно обратное тому, что делает государство обычное. Обычное государство угнетает трудящихся в пользу эксплуататоров — революционное, напротив, должно гнобить и курощать (вплоть до полного искоренения) эксплуататоров в пользу трудящихся. А поскольку дело это трудное, и борьба — на уничтожение — острая и всё обостряющаяся, значит «новое» революционное государство должно иметь много более жёсткий и жестокий политический режим, чем даже современные ему «буржуазные» и «капиталистические» государства. Отсюда — пресловутый тезис о «диктатуре пролетариата».

Иными словами, уже тогда, в Разливе, в лысой умной голове дедушки Лукича уже сформировался в самом главном виде тот политический режим, который он возглавил спустя два месяца и который смог удержать у власти. У него были достаточные мотивационные основания для всех последующих действий — разгона Учредительного собрания, заключения Брестского мира, развязывания «красного террора», не говоря уж о звучавшем уже тогда тезисе о «превращении войны империалистической в войну гражданскую». Даже «план ГОЭЛРО» в пакете с «нэпом» уже можно разглядеть в «государстве и революции». Кроме того, как идеалист, дедушка получил для себя в этом своём шалаше главное — мотивационные основания для любых дальнейших действий, ибо они теперь будут производиться во имя идеи и соответствуют ей.

Собственно, в каком смысле Горбачёв — могильщик СССР? Главным образом — в том, что он по этому принципиальному вопросу «анти-ленин»: основной посыл книжки «Перестройка и новое мышление» — мы не какие-то там принципиально другие, мы не «другая система», мы естественная органичная часть единого глобального мира, мы такое же государство, как и вы, просто с чуточку особенным хозяйственным укладом. Который вдобавок уже спустя два года осмысливается уже не как особенный, а как устаревший, неэффективный и даже неработоспособный; но это в некотором смысле детали. Самое интересное в этой рамке — проследить, как в течение семидесяти лет происходило стирание, забывание того, что мы лишь по внешней форме государство, а на самом деле — антигосударство, система, производящая альтернативный социальный строй с иной логикой социальной иерархии; но дело даже не в инаковости, а скорее в антагонизме. Как в советской душной теплице постепенно исчезло понимание того, что именно понималось людьми старшего поколения под «завоеваниями октября», что такое непреодолимое социальное неравенство, когда оно приобретает характер самовоспроизводящейся системы. В предельной форме (той, образца 1917 года) — когда есть те, кто воюет и умирает за родину, а есть те, кому этого делать необязательно; причём такие-то, как правило, и идут в ура-патриоты.

Короче говоря, вопрос, поставленный на повестку дедушкой Лукичом в шалаше в августе 1917 года, актуален и по сей день. Смысл его (уже на нынешнем языке): государство — оно в каких вообще отношениях находится с существующей социальной иерархией? Есть ли у него какая-то своя задачность по отношению к ней, пытается ли оно выступить каким-то инструментом воздействия на неё, исправляющим её в соответствии с некими декларированными им ценностями? Или оно объявляет её чем-то «естественным» и самоустраняется от процесса её складывания? В эпоху тотального отступления государства из целого ряда сфер, некогда им захваченных и ныне отдаваемых на произвол то рынка, то «третьего сектора», то ещё чего-нибудь вопрос этот имеет множество самых разных вариантов ответа.