Вчера долго говорил с отцом

Одна из рассказанных им историй

У них в институте (проектный институт, проектировавший системы водоснабжения и канализации для крупных городов) в 60-е работал некто Мерзленко — кандидат наук, инженер и т.д. Этот Мерзленко в 30-х занимал важную административную должность — был начальником водопровода г.Ростов-на-Дону. В 37-м его взяли по доносу одного из слесарей, которого он оштрафовал за неявку на работу. Донос был любопытным: в нём сообщалось, что Мерзленко, агент вражеской разведки, осуществлял диверсию, цель которой — отравить питьевое водоснабжение г.Ростова. Якобы у него с собой была пробирка с сильнодействующим ядом, из которой он его выливал в резервуары водопровода. Рассказ Мерзленко: «сидит следователь — молодой 25-летний парень. Я ему говорю: вы сопоставьте пропорции! Городской водопровод — это сотни тысяч кубометров воды ежедневно! Даже если представить, что я что-то туда лил «из пробирки», это миллиардные доли концентрации! Следователь меня молча дослушал, после чего размахнулся и двинул кулаком в зубы: «ты чё, умный, что ли?» Я понял и больше уже ничего в своё оправдание не говорил». Мерзленко не расстреляли только потому, что какой-то его дальний родственник оказался большим чином в московском НКВД и сумел его каким-то хитрым способом отмазать. Интересный вывод он сделал для себя: больше никогда не занимать никаких должностей, на которых у тебя могут быть подчинённые; почему и ушёл в проектировщики.

Я вот думаю: а ведь, если разобраться, то, что творили эти ребята-чекисты в 30-х над советскими бонзами — это же не «термидор» никакой, а совершенно тот же, извечный, безо всяких революций и контрреволюций квартирный вопрос. Основная часть посаженных сели по доносам тех, кто воспользовался репрессивным аппаратом системы для сведения личных счётов; и счёты ан масс сводил вовсе не «маньяк и параноик Сталин», а представитель класса-гегемона слесарь Сидоров, защищавший своё священное право нажраться и прогулять дежурство. Просто все они, от Сталина до Сидорова, несли в себе этику гражданской войны, в которой все социальные конфликты штатно решались пулей, и это была не только практика, но и идеология той войны. Донос — это просто замена пули, когда стрелять стало нельзя. Поэтому он не воспринимается в тот момент почти никем как какая-то подлость; нормально — продолжение войны другими, даже сравнительно более «цивилизованными» средствами — всё-таки следствие, всё-таки суд. В этом смысле «большой» террор 37-го есть прямое следствие принятия конституции 36-го, с её развитой системой правовых гарантий.