Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Ссылка дня, безусловно:
…при публикации и выпуске сюжетов в Интернете, печатных изданиях, в теле- и радиоэфире по уголовным делам и материалам проверок правоохранительных органов призываем (…) освещать деятельность следствия либо при наличии мнений стороны и защиты и обвинения, либо, при отсутствии комментариев стороны обвинения, воздержаться от освещения мнения защиты вообще.
У Шмитта в «Теории партизана» вводится разграничение «публичного» и «непубличного» пространства войны. Подводная лодка на море и партизан на суше пользуются непубличным пространством для передвижений (на море – глубина, на суше – оккупированные, но плохо контролируемые противником территории и поселения «мирных жителей»). Откуда потом неожиданно возникают, чтобы нанести удар по врагу (надводному кораблю или солдату оккупационных войск), который корректного доступа в непубличное пространство не имеет. Соответственно, Шмитт приводит бурное возмущение Наполеона испанскими и русскими партизанами, а равно и возмущение британских адмиралов немецкими подводными лодками – именно как пример реакции на атаку, производимую «из неэтичного пространства». Т.е. из «тёмной», скрытой, как бы несуществующей реальности.
Самое удивительное, что в данном случае мы видим именно этот тип реакции, при строго обратной, зеркальной картине. Есть непубличное пространство деятельности правоохранительных органов, в котором, собственно, и должны происходить все действия, «решаться вопросы» и т.д.; в котором, собственно, только и должны действовать любые субъекты. И есть некое загадочное, непостижимое для них пространство публичной коммуникации, которое как бы и не существует, т.е. является той самой недоступной «глубиной». То есть в нём, конечно, что-то может отражаться из того, что происходит на самом деле – в той мере, в которой люди, решающие вопросы, это позволяют. Но вообразить себе, что в нём могут действовать какие-то самостоятельные силы, могущие влиять на самоё реальность – такое выглядит невероятным нарушением закона – даже не законов РФ, а законов мироздания; отсюда апелляции к этике.
Вообще не только для «силовиков», но и для любого представителя нынешней российской политсистемы это взрыв мозга – представить себе, что какие-то, сколь-нибудь серьёзные вопросы могут решаться публично. Публичность существует исключительно для ритуального оформления уже принятых кулуарно решений, и никакой другой функции у неё нет и быть не может. Обратное всегда вызывает шок.
Собственно, именно поэтому я объявляю макротемой ближайшего времени тему Res Publica. И на уровне рефлексии, и на уровне действия. Гипотеза в том, что сложившаяся у нас конструкция политсистемы породила уникальную нишу – «партизан публичности».
В шмиттовских категориях, пожалуй, он может быть даже описан как «партизан наоборот». Партизан публичности – это тот, кто специальным образом работает по объектам непубличной политики, нанося по ним удары именно из этого невидимого, не охватываемого системой пространства публичности. Это не то же самое, что «борец с режимом»: борцы, как раз, скорее суетятся исключительно в публичном поле и в реальность не всплывают; а потому безопасны. Но и не как «охранители», живущие исключительно трансляцией и/или интерпретацией сигналов, исходящих из реальности в публичность.
То, о чём я говорю, скорее, ближе к модели какого-нибудь Олега Митволя: имея целью всегда аппаратный результат, максимально пользоваться для его достижения инструментами именно публичной коммуникации. Но Митволь – одиночка и потому скорее «бандит», чем «партизан». А Партизан, по Шмитту, отличается от бандита главным образом тем, что за ним всегда есть Партия.
