Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Paul Kroopkin поставил мне на вид, что я обозначил, но не объяснил никак в посте про Кордонского то, почему русское политическое и управленческое мышление норовит все время привязываться к ландшафту и не дружит с абстрактными категориями, которые почему-то у нас постоянно оказываются фикциями или означают прямо противоположное, чем везде.Пе
Несколько соображений.
Первое. Петр Великий изменил страну сильнее, чем любые большевики; мы и сейчас куда больше страна Петра, чем Ленина-Сталина. Пушкин с Чаадаевым — это тоже Петр, думаю, ясно почему. Проверить просто: в XVII веке Польша чуть было не присоединила к себе Московию, а уже в XVIII Российская Империя присоединила к себе Польшу, даже не встретив особого сопротивления (да простят мне поляки со своим Костюшко). Касательно большевиков: их собственная затея со всемирным коммунистическим интернационалом провалилась уже к 1923-му, а то, что в итоге получилось из Советской России — нечто вполне себе в петровском духе, со всеми сильными и слабыми сторонами. Даже и Путин — все еще в русле петровской повестки «догоняющей модернизации», и оцениваем мы его по тому, в какой степени он Петр.
Изобретение Петра — военно-полицейский режим, одновременно осуществляющий функцию «центра трансфера технологий» — берущий их из внешнего мира и насильственно внедряющий в консервативный старорусский уклад, об колено ломая его внутренние механизмы самозащиты. Попутно осуществляя перманентное ограбление страны с целью в дальнейшем направлять извлекаемые ресурсы на эти самые модернизационные задачи. Поразительно, но даже ленинская книжка «Государство и революция» — она про то же самое! Только на месте верховного суверена-царя оказывается верховный суверен-партия.
Наполеон в Тильзите сказал нашему Александру: «тебе везёт — ты еще и сам себе поп». Но это тоже петровское достижение — ни один абсолютный монарх континентальной Европы, как ни устраивал секуляризаций, побороть власть церкви все-таки до конца не смог. Смогла лишь Британия, но в результате революции, а после долгой и кровавой гражданской войны.
Собственно, когда вице-премьер Козак в полемике с покойным Глазычевым срывался на крик — «мне наплевать, как оно есть на земле сейчас, я хочу знать, как оно Должно Быть» — он, как и его коммунистические предшественники, показывал себя верным птенцом гнезда Петрова.
Но это то, что важно понимать про наше государство, а теперь про наш способ мышления.
Ландшафтная привязка и неработающие абстрактные категории — вообще-то верный признак языческого сознания. В этом смысле христианизация Руси так толком и не завершилась, мы и сегодня застряли в двоеверии.
Абстрактное мышление — прямая производная от идеи трансцедентного Бога, главной «инновации» евреев. Давшей, однако, кумулятивный эффект лишь тогда, когда она соединилась с греческой философской традицией и ее эллинистическими производными — иными словами, с установкой на постижение Истины посредством усилий разума, а не посредством откровения свыше (как было и остаётся у семитов). Логос и, соответственно, логика — как антитеза мистическим практикам и «прямому посланию» семитских пророков, от Авраама до Мохаммеда.
Именно поэтому христианское богословие — прямая производная от греческой философии, которую латынь лишь структурировала своим имперским орднунгом. Правда, потом понадобилось еще полторы с лишним тысячи лет борьбы за устранение «посредника» в виде Церкви, бастионы которой начали рушиться лишь с изобретением книгопечатания и пороха.
Когда историк инноваций Лорен Грэм рассказывает на Питерском форуме Грефу сотоварищи «вы, русские, хотите молоко без коровы» (в смысле — технологий без институтов, их порождающих и воспроизводящих), он не догадывается, что выдаёт нашу главную тайну даже не последних нескольких сотен лет, а всей тысячи с гаком существования русской цивилизации. Нам было и остаётся непонятным, зачем нужна вся эта сложная многоуровневая гуманитарная машинерия — начиная от единобожия и заканчивая парламентаризмом; но мы тоже хотим порох, печатные книги, корабли, ядерные бомбы и компьютеры. И действуем здесь как рейдеры — приходим с оружием под стены Царьграда и говорим: хочу. Нам объясняют, что для этого надо (далее длинный список пунктов), мы делаем вид, что поняли и даже приняли, но всегда чувствуем нутром какую-то разводку и начинаем думать, как бы откосить. Потому что порох и бомба понятны, вот они, а идея Богочеловека или, скажем, многопартийной демократии — это не пойми что и непонятно зачем.
Тем не менее нутром наше начальство всегда подозревает, что одно с другим как-то связано, и поэтому на всякий случай волокет «оттуда» и это тоже. На это есть специальная русская формула «как у людей». И монархическая государственность, и христианство, и поместный феодализм, и регулярная армия, и куча других «заведений» — мы их завели в свое время по этой универсальной логике: не знаем зачем, но у людей вот есть, значит, и нам надо. Но всякий раз это еще бабушка надвое сказала — может, надо, а может и нет.
Причем это логика государства-модернизатора, у общества-консерватора она еще более негативная: нам, понимаешь, на водку не хватает, а баре опять бирюльками балуются. Достаточно посмотреть на сегодняшние комментарии по урбанистическим новшествам (внедряемых у нас опять же по петровской логике, сверху и топором): модель работает и поныне.
Перманентная насильственная модернизация сверху породила специфическую модель территориальной экспансии — посредством «убегания» населения подальше от сумасбродных начальников и их столиц; тот же Петр уменьшил население примерно на 20%, но главным образом за счет массового исхода русских людей подальше, туда, где начальство не достанет. А потом, вслед за людьми, приходило уже и начальство, ставило свой острог и принималось грабить и модернизировать. Как результат — гигантское пятно на карте, побольше иных континентов. В этом смысле никакой принципиальной новизны в рассказанной Павловым истории про бегство российского трудоспособного населения в теневую экономику, подальше от модернизационных затей официальных властей, нет. Мы так делали всегда, и всегда в условные «гаражи» рано или поздно заявлялся «урядник».
Резюмируя. Наша проблема — это проблема субъектности. У нас нет собственной интеллектуальной традиции, которая порождает Декартов, Ньютонов и Кантов, задающих магистральный вектор развития цивилизации через достижения разума. Вместо нее первоисточником импульса развития выступает Власть, озабоченная в первую очередь расширенным воспроизводством самой себя, и лишь в рамках этой задачи заточенная на импорт и внедрение чужих технологий (в т.ч.и социальных), причем без особого вникания в их концептуальную составляющую.
В свою очередь, наш человек, по сути полуязычник, верящий эмпирическому опыту куда больше, чем любым буквам на бумаге, всегда находится в глухой оппозиции к любым новомодным затеям, избирая для своего протеста разные стратегии — начиная от «убегания» и заканчивая имитацией с выхолащиванием содержания, «приспособлением» любой институциональной затеи к своим корыстным интересам.
Описанная Гоголем в «Мертвых душах» ситуация, когда казенный дом так и не был построен, зато в разных частях города возникли строения гражданской архитектуры, обычно понимается как памятник русскому воровству и коррупции, а на самом деле это более сложная история: понятно ведь, что ни Чичиков, ни его коллеги по «комиссии» даже и не в силах были придумать, как можно было бы применить это казенное учреждение к собственной и всеобщей пользе, иначе как просто украсть выделяемый на него бюджет. Собственно, в их системе координат это было единственно разумное действие — а иначе пропало бы добро, будучи потраченным на всякую не нужную никому ерунду. А сколько таких Чичиковых я видел в сегодняшних казенных учреждениях! Вот недавно очередного взяли, из корпорации «Урал промышленный — Урал полярный». Понятно, что для него все это «развитие Урала» были пустые слова и «панськи вытребеньки», а дом в Подмосковье и яхта — понятная, очевидная цель. Язычники, чо.
Собственно, «при Сталине порядок был» в том смысле, что соответствие слова (лозунга) делу (действию) обеспечивалось мощнейшим аппаратом насилия, который и выполнял у нас функцию Святой Инквизиции для новокрещёных нехристей. Убираешь насилие — возвращается тут же Чичиков, при полном одобрении трудящихся, для которых лозунги формата «выполним пятилетку в четыре года» воспринимаются как заведомое бла-бла-бла и которые повторяют их лишь до тех пор, пока есть надежда, что за это повторяние блажные начальники чего-нибудь да дадут. Сегодняшние чиновники примерно с такими же лицами повторяют вслед за менторами из ВШЭ словосочетания «проектный офис» и «импортозамещение» (а пять лет назад — «модернизация» и «инновационная экономика»).
В этом смысле из всех десяти заповедей для нас главной для освоения является не восьмая, как все привыкли думать, а самая первая. До сих пор.
