Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Увидев несколько постов по теме в ленте (в основном — фырканья и попытки изобразить интеллигентскую позу, ничего другого лента не дала), вечером попытался задать себе вопрос: а как бы ты видел работу служб, их роль и место в жизни государства?
1. У меня никогда не было родственников-чекистов — ни родных, ни двоюродных, ни троюродных. Несмотря на почти целиком рабоче-крестьянское происхождение. Поэтому антропологию этой среды я представляю очень плохо, только по тем «нынешним», с кем доводилось пересекаться уже в сознательном возрасте.
2. Тем не менее, я с детства интересовался работой служб — в первую очередь, конечно, разведкой и контрразведкой. Причем больше даже вторым. Миф о героическом разведчике был хорошо сделан и упакован, а вот контрразведчику и доли той славы не досталось. Вместе с тем я всегда думал, что контрразведка даже интереснее: одно дело, когда ты внедряешься в чужую среду и изучаешь ее, она — объект исследования, и совсем другое — когда ты в своей собственной среде ищешь следы такого внедрения, идешь по ним и в конечном счете находишь того, кто взламывает твою защиту.
3. Политическая полиция интересовала меня куда меньше — по крайней мере до тех пор, пока я сам уже не стал одним из потенциальных объектов её интереса. Мне она всегда казалась атрибутом несвободных стран, где полиция восполняет собой дефицит политики.
4. Впервые в практике я столкнулся с фактором «служб» уже когда работал с АП и потом в самой АП. Надо сказать, Старая Площадь уже и в нулевые ощущала дыхание в спину с Лубянской, где молодые генералы искренне считали, что Пятое управление должно быть в той или иной форме восстановлено, и внутренней политикой в стране должны заниматься именно они, а не какие-то там чиновники из Кремля. Сурков тогда говорил: мы ведь тоже спецслужба, хоть так и не называемся. И должны уметь все то, что умеют они, а также и то, чего они не умеют.
5. И это были не пустые слова. Стилистика участия служб во внутренней политике запрограммирована их генезисом — им гораздо комфортнее работать с маргинальными группами, чем с системным центром. Надо сказать, даже сто лет спустя очень чувствуется, что ЧК когда-то создавалась «профессиональными революционерами», подпольщиками и конспираторами из маленькой идеологической партии.
6. Со времен операции «Трест» любимым развлечением служб стало создавать подконтрольные псевдоструктуры на каком-нибудь из радикальных флангов или внедрять «агентов» в существующие, плодить «фюреров»-марионеток. Но с таким подходом нечего делать, скажем, с «Единой Россией». Там максимум возможного — какая-нибудь подслушка-подглядка за начальниками, последующая вербовка на компромате и дальше ручное управление таким вот вечно мечтающим соскочить «агентом». Но толку от такой агентуры, если у тебя в команде нет не то что стратега, а даже хотя бы сколь-нибудь опытного политтехнолога, способного делать выводы из получаемой информации или планировать кампании?
7. Еще одна родовая болезнь наших служб — это узко оперативный уровень мышления. Причем тенденция нарастает: опера все больше вытесняют аналитиков. Картина мира — набор спецопераций, которые ведут разные группы: кто-то с целью обогатиться, кто-то работает на «врагов», а кто-то вовсе даже служит отечеству; но по большому счету нет ничего, кроме этих самых операций. То есть наглухо отшиблено стратегическое мышление, понимание макропоказателей — сплошь и рядом заменяемых простой статистикой.
8. Дефицит стратегии приводит к достаточно уродливым попыткам отрастить собственную субъектность — отсюда все эти «чекистские крюки» и прочий державнический пафос (в т.ч. в юбилейном интервью Бортникова). Но у этого есть и плюс: надо признать, что ФСБ сегодня это наименее коррумпированная из всех силовых структур, особенно на региональном уровне, где это особенно важно.
9. Генезис вообще имеет огромное значение в работе служб. Скажем, тот факт, что ФБР и ЦРУ, в отличие от, формировались Гувером и братьями Даллесами в основном из кадров с откровенно криминальным бэкграундом — всех этих вчерашних бутлеггеров и гангстеров-сицилийцев — тоже чувствуется до сих пор. Их службы по сей день предпочитают криминальную среду и криминальные методы; преступник и мафиози для них куда более удобный контрагент, чем радикальный идеолог и вождь; у наших — наоборот. Именно поэтому, скажем, наши более эффективны в борьбе с джихадистами, а американцы — с отмыванием денег, контрабандой и международным финансовым мошенничеством.
10. Нужна ли вообще политическая полиция как таковая в демократическом обществе? Да. Там и тогда, где и когда институты демократии могут быть использованы для взлома национального суверенитета, где есть риски управляемой дестабилизации — нужно видеть и понимать эти риски, уметь с ними работать. Может ли сегодняшняя ФСБ с успехом выполнять эту роль? Уверен, что нет: они очень часто за деревьями не видят леса. Ну и, конечно, будучи целиком порождением советской системы, они в принципе не могут понять, зачем нужна вся эта машинерия демократии, многопартийности, парламентаризма, выборов — что в ней есть ценного, кроме бесконечного набора угроз и уязвимостей. Они ей онтологически враждебны, считают её капитулянтским лицедейством «для Запада», которое тем менее необходимо, чем более мы сильны и независимы.
11. Наконец, еще одна родовая травма — отношение к публичной коммуникации. Мышление оперативника относится к ней как к пространству вбросов и дезинформации, тотальной целенаправленной лжи с разных заинтересованных сторон, и только. Правда — то, что скрывается, а если и выдается, то дозированно и однобоко опять-таки с расчетом на определенный пропагандистский эффект. И такое состояние среды понимается не как проблема, а наоборот — как единственно возможное и естественное состояние вещей. И вот это, конечно, надо менять.
