Наш нынешний русский, в том числе и бюрократический, и политический, и литературный — это порождение петербургской империи образца XIX века. Даже позднего Державина или переписку екатерининских времен читаешь и понимаешь — другой язык, чужой. Наш он только начиная с того поколения, к которому принадлежало «наше всё».
Советизмов, конечно, много, но радикальной трансформации языка они не произвели.
А что было до? Ну, например, язык «Жития» Аввакума — «Еллинских борзостей не текохъ», «Вся сия суть внешняя блядь огня геенскаго», «выпросил у Бога светлую Русь сцотона» — смачный и яркий политический язык XVII века, самого бунташного и самого спорного. Высокий политический язык переписки Грозного с Курбским — «Что же, собака, и пишеши и болезнуеши, совершив такую злобу? К чесому убо совет твои подобен будет, паче кала смердяй?» — тоже неплох, поскольку обе стороны сформулировали кредо, каждая своё, и с тех пор позиции особо-то и не сдвинулись. Или даже язык новгородских берестяных грамот и Русской Правды, домонгольский — «Аще кто назоветь чюжую жену блядию, а будеть боярьскаа жена великыихъ бояръ, за срамъ еи 5 гривенъ злата».
Вот взять бы и собрать из этой кладовой не-петербургский политический язык. Ну типа как небратья сейчас сочиняют свой отдельный — тоже ведь отрясают прах Петербурга, не Москвы.