Про Золотова важно вот что понимать.

 Силовики наши — они вообще не очень-то по части мочь выразить словами сложные чувства. Это в царские времена офицеру положено было и танцевать уметь, и стихи писать, и в живописи разбираться. После 1917 — лицо картошкой, мёб твою ять, до дна с троекратным ура, мужык ты или не мужык, маршал жуков, вот это всё. Он выразил чувства — как умел.

Важнее другое. Пишут, что службы дали Первому некий доклад по итогам ЕДГ, рисующий довольно мрачную картину происходящего. Если это так, их стороны это тоже было выражение чувств, только чуть более продуманное. Но чувств тех же самых.

Чувства у них у всех сейчас примерно такие: да что ж это блин делается, всё летит кверху дном, нас имеют, мы молчим, да я вот щас выйду и скажу и вообще пора порядок уже наводить, дорогой Мартин Алексеевич, ура поро ено гора пото ира поты дора тора позо кара.

Иначе говоря, выражение крайней тревоги по поводу кратно возросших рисков потери управляемости. Собственно, именно и только тревогу я в этом всём и считываю. Ну а выражают как умеют.

Не снижения рейтингов, не роста протеста, а именно потери управляемости ситуацией.

И вот главный вопрос — что именно заставляет их так вибрировать. А они, хоть и бессловесные, на свой манер очень чуткие — работа такая.

P.S. Тут в связи с Петровым и Васечкиным многие Штирлица поминают, но важно тоже не забывать, что у Ю.Семёнова-то Штирлиц (Исаев-Владимиров) — сын профессора права Петербургского университета, родившийся в 1900 году и революцию встретивший уже довольно взрослым человеком, с соответствующим воспитанием.