Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Основное мероприятие, на которое мы туда ездили — II конференция спикеров парламентов Афганистана, Китая, Ирана, Пакистана, России и Турции по противодействию терроризму и укреплению регионального взаимодействия. Кроме пленарных мероприятий, я также был на двух двухсторонних встречах: с парламентскими делегациями Пакистана и Турции.
Поскольку не могу раскрывать детали переговоров, напишу про набор тем, которые продвигала российская делегация. Инициатив со стороны В.В.Володина было две. Одна — договориться о едином правовом определении понятия «терроризм», вторая — сформировать единый список организаций и структур, которые во всех помянутых странах считаются террористическими.
Расскажу подробно про первую. Смысл её в следующем. Слово «терроризм» в последнее время стало универсальным синонимом «вообще всего плохого»; если пытаться дать словарное определение террориста сегодня, получается что-то вроде «ребята с оружием, которые при этом не на нашей стороне». Та же пресловутая украинская «АТО» — яркий тому пример — если уж говорить о терактах в старом понимании, то они сегодня происходят в основном на территории ДНР/ЛНР. На больших площадках типа ООН пытаться договориться о чем-то едином в этой сфере дело гиблое, поскольку слишком много противоречивых интересов, а система там напоминает польский сейм образца XVII века – «не позвалям». Зато это вполне возможно в таких вот межстрановых форматах, когда число участников не превышает десятка и между ними нет явных и острых противоречий. При этом тема очевидно парламентская, поскольку именно парламентам в каждой из стран работать в итоге со своим законодательством.
Идея состояла вот в чём. Слово «террор» изначально означает «страх». И в этом смысле теракт – это не вообще любое вооруженное действие. А именно такое, в мотивах и целях которого явным образом имеется аспект устрашения. Сегодняшний «теракт» — это одновременно и «действие», и «акция» в дурном постмодернистском смысле этого слова; насилие и в то же время публичный жест. В этом смысле, например, когда школьники бьют одноклассника, снимают это на видео и потом распространяют по сети, чтоб другим «неповадно было» — это куда ближе по смыслу к «терроризму», чем когда диверсионная группа организует подрыв вышки сотовой связи, чтобы на какое-то время заставить противника «оглохнуть».
Более того. Сегодняшний терроризм, будучи плодом скрещивания партизанщины с перформансом, используется далеко не только как примитивный инструмент устрашения. Чем дальше, тем больше он используется как инструмент пропаганды определенных идей. И это, как правило, в действительности вовсе не те идеи, которые вешают себе на флаги бородатые персонажи роликов с отрезанием голов. По факту оказывается, что современный терроризм – это основной промо-агент идеи «цифрового полицейского государства», всеобщей слежки, цензуры и контроля. Каждый новый теракт сопровождается валом комментариев и инициатив по поводу усиления полномочий по сбору информации о гражданах и организациях, контролю движения денег, запретительным мерам в СМИ и интернете, санкций, в том числе и страновых (Скрипали) — оправдываемых, разумеется, безопасностью граждан. Очень мало кто и мало где ставит вопросы о том, где и как ещё, кроме задач безопасности, будет использоваться и охраняться собираемая таким образом информация, кто и на каких основаниях будет иметь к ней доступ и право её использовать.
Это пример лишь одного из последствий игнорирования реальной механики современного терроризма, густо замешанной на алгоритмах распространения сигнала в медиа и прогнозировании реакций общества. Именно это делает террор настолько эффективным по соотношению издержки/результат. Жесткие правовые определения в этой сфере позволят, среди прочего, создать механизмы работы с последствиями и реакциями – стратегически главная задача борьбы с терроризмом состоит не в том, чтобы переловить всех террористов: они будут появляться снова и снова, пока машинка работает, а в том, чтобы сломать саму машинку, основанную на предсказуемых, рефлекторных реакциях обществ и институтов.
Говоря проще, стратегическая цель в том, чтобы сделать террор неэффективным. В долгосрочном смысле это единственный путь предотвращения терактов в будущем.
