Третья Россия

Дежурные шутки про «священный месяц драбадан» в моём случае вызывают даже злость – работы привалило вельми, и праздников как праздников, почитай, и не будет. Однако ж по скольку-то часов относительно свободного времени в след-две-нед появится, так что буду периодически писать про странное. 

Но, тем не менее, небольшое новогоднее размышление. 

Крымский госсовет со столиками и объявленный там формат рабочих групп породил в губернаторском корпусе, правительстве и АП невиданный бурлёж – орды решал ринулись в приемные и к вертушкам разруливать-утрясывать-согласовывать, из-под ковров летели клочья мяса и брызги крови, весь чиновный люд занялся излюбленной ещё с эпохи местничества русской игрой в списки. Сатрапы восприняли тему крайне серьезно, поскольку ставка для любого из губернаторов – постоянный прямой официальный канал на государя, пусть и по одной узкой теме. Тень на стене пещеры, которую мы видим – изрядная разница между тем объявленным составом рабочих групп, который был в Крыму, и тем, который объявили надысь. Особенно умиляет переименование загадочно-методологично звучавших «системных вопросов» у Собянина в казённо-никакое «государственное и муниципальное управление». Я, кстати, за; потому что иначе по логике получалось, что у всех остальных групп – бессистемные вопросы (Колесников, перелогинься). 

Фоном – очередные слухи про таки смену правительства, ажиотаж в связи с этим вокруг Собянина, предсказуемая ревность Белого Дома. Ситуация обостряется потому, что вся братва (сорри, «коалиция прорыва») по полной программе уже играет в транзит, хотя государь покамест никуда уходить не собирается. Но это понятно почему – у них пригорает, потому что вся среда живёт в той рамке, что транзит – это история о том, на кого в итоге Путин укажет пальцем. 

А я вот сегодня, стоя у памятника Тысячелетию Руси (да-да, рванул в Новгород к любимым фрескам Феофана и аду на западной стене Знаменского), окончательно понял, что рамка эта кривая. 

Транзит надо понимать совсем из другой перспективы. Поэтому далее – прочь придворную конспирологию, поговорим о действительно важных вещах. 

По большому счёту, в постсоветской истории России было два этапа – «шоковой хирургии» 91-99 и афтершоковой терапии 00-18. Антропологический смысл первого был в том, что советских людей выкинули в дикое поле и сказали «живите как хотите». Второго – в том, что для той части советских людей, которая так и не врубилась в правила жизни в новом несоветском мире, был «обустроен» уютный нефтегазовый собес по заветам Солженицына – примерно всё как в СССР, только без КПСС. 

Но именно сейчас, на переломе 18-19, происходит важнейший социологический сдвиг – людей, у которых вообще не было никакого опыта жизни в СССР, становится больше, чем тех, у кого был. Советские теперь в меньшинстве, они – уходящая натура. И к рычагам повсеместно, там и тут, приходят люди полностью несоветские. Неважно при этом, как они сами относятся к СССР – понятно же, что в хакасском Коновалове, какой он ни на есть сталинист, куда меньше на самом деле советского, чем в его предшественнике Зимине.

Соответственно, с собесом начинает происходить что-то не то. Раньше люди радовались по-детски, что власть вообще что-то делает – теперь любой госпроект это в первую очередь повод для разговоров о том, кто и как на нём наварится. Раньше люди готовы были с каменными лицами вкидывать бюллетени и переписывать протоколы на УИКах, потому что вся эта демократия-конкуренция-многопартийность есть знамение антихристово – теперь никто не хочет подставляться под уголовную статью ради непонятно чего. Раньше люди думали, что власть их будет больше любить, если они будут послушными – теперь (Приморье тут стало финальным пруфом) просекли, что всё ровно наоборот: внимание на тебя обращают тем больше и кормят тем вкуснее, чем громче ты на власть ругаешься. Последнее особенно важно: раньше этот образ мысли был эксклюзивной привилегией прикормленной либеральной богемы, теперь он постепенно становится modus operandi большинства.

В мировой литературе есть устойчивый сюжет про то, как близкие, дабы не травмировать какого-нибудь пожилого сбрендившего дядюшку, выстраивают для него жизнь и коммуникации таким образом, чтобы он ниоткуда не мог узнать, что положение вещей давным-давно уже изменилось. Есть даже легенда, что будто бы Сталин отправлял больному Ленину в Горки сделанный специально для него единственный экземпляр газеты «Правда», отличающийся от того, который выходил массовым тиражом. Постсоветский социум довольно долго был и во многом всё ещё остаётся этим сбрендившим дядюшкой, но он теперь уже больше не решающая социальная сила.

Замечу, что с отношением лично к Путину этот аспект вообще очень мало пересекается. Среди молодых, как говорят социологи, сторонников Путина почти столько же, сколько и среди 45+ (проседание – в первую очередь в среднем поколении 30-45), но для них это скорее лояльность руководству нынешнего государства, чем присяга воплощению ностальгии по советскому прошлому (как было на заре существования феномена «путинского большинства»). 

И вот реальный смысл транзита – не хороводы вокруг башен, не гадание на Путине и по Путину, и не поиски борцов, способных бросить вызов ему или «системе». Смысл транзита – и, похоже, Путин именно это пытается вложить в риторику «прорыва» – в том, чтобы определить контуры того, какой будет «третья Россия»: та, которая и не дикое поле, и не собес-хоспис. И то, чего Путин сегодня исподволь добивается от окружения – внятной версии этой конструкции; и, не в последнюю очередь, конечно, его собственного места в ней. Причем места – в двух смыслах: и как действующего политика, и как портрета на стене; одновременно. 

Более того. Примерно того же хотят сегодня дзюдоисты, озерные кооператоры, функционеры ЕР от мала до велика, технократы с их делегированной легитимностью, даже «несистемные» оппозиционеры, в последнее время, кажется, полностью утратившие понимание, с кем и за что они борются. 

А глядя, например, из внешнего мира, «место в политике» важнее «места в истории». Вне страны – сейчас даже в большей степени, чем ранее – Путин это самый сильный и раскрученный российский бренд. И это тоже фактор, который нельзя игнорировать.

Резюмируя: все, кто пытаются построить модель транзита исходя из механики рассадки по креслам и зонам – ошибаются. Транзит – и в том числе его кадровый аспект – будет диктоваться именно архитектурой этой самой «третьей России». Сначала должна появиться она. Пока не – вся эта кадровая суета не более чем рябь на воде.