Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Вся эта история с украинским православием навела меня вот на какие соображения.
1. Крещение Руси в 988. Выбор, который был у Владимира Киевского — между первым и вторым Римами — внешне похож на нынешний украинский: между вторым и третьим. К слову, теперь у нынешней Украины есть аж три ортодоксии, отличающихся по большому счету лишь тем, какой из Римов считается главным: первый (греко-католики), второй (пцу) и третий (упц). Но я сейчас не про них, а про Римы.
Так вот: в 988 христианство еще было единым, и вопрос о том, от кого принимать обрядность, был вопросом только политического и языкового (латынь/греческий), но не догматического и не религиозного выбора.
2. Судьбоносная склока в Софийском Соборе между кардиналом Гумбертом и византийским патриархом Михаилом Керуларием, разделившая уже и в религиозном отношении христианскую церковь на Западную и Восточную, случилась в 1054 году, спустя почти 70 лет после утопления идолов в Днепре. По нашим меркам — много; по церковным — всего ничего. Русские княжества вместе с епископами и попами оказались в составе именно восточного, константинопольского христианства без малейшей собственной на то воли, просто в силу обстоятельств; да и кто б тогда понимал, что речь идёт о великом тысячелетнем расколе, а не о какой-то мелкой дрязге между латинскими и греческими попами?
3. Всерьёз определяться по вопросу «с кем мы» из двух Римов пришлось уже сильно позже, после разорения крестоносцами Царьграда и монгольского нашествия на Русь. Определялись, кстати, долго и с колебаниями. Великий князь Ярослав Всеволодович, например, корону от римского папы принял. Как и его сын Андрей, унаследовавший поначалу от него великое княжение. А вот другой его сын, отнявший у брата княжество с помощью татарской конницы — Александр Невский — от папской короны отказался, хотя тоже вёл переговоры об этом долгие годы.
4. Невский — это разного рода антиимперским интеллектуалам на заметку — вообще должен бы стоять первым в известном ряду Грозный-Петр-Сталин, как истинный предтеча будущей Московской Орды. И не случайно в последующем соперничестве княжеских семей выиграла московская ветвь Даниловичей, у которых прав на великое княжение было ровно никаких, но они — в отличие от тверской, ростовской, смоленской и прочих — были прямые потомки Невского. И, да, лучшие баскаки и сатрапы, чем сами татары.
5. Вместе с тем — опять ирония истории — подъем Московского княжества хронологически совпал с североитальянским Возрождением, на фоне длящейся агонии Константинополя; и снова, уже в новом контексте, стал вопрос «чьих будете». Флорентийский Собор и подписанная там уния. 10 марта 1441 года вернувшийся из Италии в Москву митрополит Киевский и всея Руси грек Исидор, один из основных инициаторов унии, на богослужении в Успенском Соборе поминает Папу Римского, чем символически закрепляет воссоединение церквей. Князь Василий II сажает его за это в яму, а потом втихую выдворяет в Литву. Именно это — забытая ныне поворотная точка флорентийской авантюры. Исидор умер в Риме кардиналом; но митрополитов мы с тех пор ставили только своих.
6. Иван III, сын Василия II — политический отец доктрины «третьего Рима», превращения Московской Руси из бывшего ордынского улуса в страну-претендента на византийское наследство. Смахивающая на политтехнологический самопал история про «шапку Мономаха», женитьба на византийской принцессе, приглашение итальянских архитекторов в Москву — целый ряд действий, символический смысл которых один: мы — не наследники Орды, мы — наследники Византии.
7. Грех не упомянуть следующим пунктом «повесть о белом клобуке» — политтехнологический продукт уже следующего, XVI века. Эта легенда — изначально новгородская — была буквальным церковным ремейком истории про «шапку Мономаха». Собственно, как шапка была про права московских князей на византийские императорские титулы, так и «белый клобук» — про права московских митрополитов на византийские же патриаршеские. Характерно, что век спустя, во время никоновских реформ, понаехавшие в Москву из Киева церковные ревизионисты чуть ли не в первую очередь поставили под запрет именно ее.
8. Никонианский раскол — главное детище Переяславской Рады и объединения с Украиной; Петр I — ключевой политический продукт этого раскола. Главное действие Петра в церковной сфере — упразднение патриаршества, а вместе с ним — остатков всех этих старых споров про византийское наследство, Третий Рим и прочую симфонию. Можно сказать, что для России он в этом отношении оказался примерно тем же, кем для Англии был Генрих VIII Тюдор: начиная с Петра, русский царь — по завистливо-меткой характеристике Наполеона, еще и «сам себе поп».
9. Восстановление патриаршества в 1917 году, в первые же месяцы после революции — главный памятник тому, насколько в глубине русского церковного сознания жила ненависть к петровской версии России. Впрочем, как справедливо заметил М.Волошин, «великий Петр был первый большевик» — в отношении патриаршества раннебольшевистская власть показала себя верной наследницей Романовых, разгромив церковь практически один в один по петровскому сценарию.
10. Вновь восстановил патриаршество не кто иной, как Сталин, показав себя в этом отношении наследником не Петра, а скорее уж Ивана III. Может быть, грузин и не мог не быть «византийцем» — ну, точно не «аглицким немцем». Но факт, что новосозданная РПЦ оказалась разительно похожей не на романовскую или старомосковскую, а именно образца второй половины XVII века — ту, в которой первую скрипку играли украинцы. Единственное, чего у них так и не было все это время — своего патриарха. Не отдельно Украины, а вообще всея Руси.
11. Филарет к этому шёл с начала 60-х, упорно и последовательно, многие годы будучи тенью сначала Алексия I, а затем и Пимена. И, да, в 1990-м, после смерти Пимена, он добился согласования своей кандидатуры в ЦК. Но… опоздал всего на какую-то пару лет: в 1990-м на любых выборах, включая и церковные, согласованные в ЦК кандидаты не имели, как правило, шансов.
12. Все, что произошло после этого, вплоть до вчерашнего томоса — в огромной степени попытка переиграть тогдашнее поражение «украинства» на Поместном Соборе. Думаю, не только церковная, но и политическая история постсоветского пространства сложилась бы иначе, стань Филарет патриархом после Пимена. Тогда бы, возможно, даже и распад СССР мог не случиться так, как он случился: понятно же, что Кравчук буквально скопировал жест Филарета в августе 91-го.
Вот так, галопом по столетиям. Основные соображения:
1. Византия? Обрывки суетливой пропаганды образца XV века, и надо понимать их примерно так, как понимал Петр. В топку «третий Рим», даешь «второй Амстердам».
2. Украина? Никакое это не отпадение от нас бывшей колонии; это истерика нашей бывшей — в церковной сфере как минимум — метрополии. Всю эту историю с томосом надо понимать в точности так же, как и возвращение Крыма: еще одна важная часть России — в данном случае русская церковь — избавляется от более чем трехсотлетнего украинского ига. Это не им, это нам подарок.
3. Православие? Главное и самое ценное отличие его от латинства — отрицание догмата о непогрешимости папы. Все люди, все грешны, все могут ошибаться, никто и никогда не абсолютен. Именно эта тысячелетняя закалка до сих пор позволяет нам вертеть на среднем пальце любых претендентов в миродержцы — будь то из Парижа, Берлина, Лондона, Вашингтона и т.п. Но, что не менее важно, и самих себя одергивать, если вдруг начинаем сами лезть в мировые папы. Россия победила не только нацизм, но и интернационал; за что, кстати, и слава Богу.
Стоило б закончить рождественским тропарём, но я не буду — а вдруг в окопах под огнём все же завелись атеисты? Но даже и они, мне кажется, сейчас колядуют.
