Когда я в детстве — а каждое лето ездил в деревню к бабушке, а с 89 по 91 жил там практически круглый год — ходил за речку на пруд наловить карасиков на живца, чтобы потом ставить уже на Олыме удочки на щуку, меня всегда удивлял ландшафт. Там не было вообще ни одного ровного места — какие-то бугры, ямы, канавы, словно бы всё ископано гигантской лопатой — но давным-давно сгладилось, поросло травой, там пасутся деревенские телята и козы, ну и пруд-старица, гудящие шмели над клевером.
Это тихая деревня на две улицы в трех километрах от станции Касторное-Новая, где жили мои бабушка с дедушкой, где — уже после войны — родилась и выросла моя мама. Однако, как говорили старики, бомбить саму Касторную немецкая дальняя авиация прилетела уже в самую первую неделю войны, в июне 41-го, поскольку важный железнодорожный узел, точка перегрузки донбасского угля на Москву, Воронеж, Курск и т.д.
Ну и как-то мне рассказали, откуда за речкой такой вот странный ландшафт. Дальше я уже выяснял по книжкам и картам. Это уже был не 1942-й, а 1943-й, Воронежско-Касторненская операция: наши наступали с востока, взяли Касторную 29 января, а остатки немецкой 2-й армии прорывались на юг к Горшечному и дальше на Оскол — как раз через нашу Новую. Ну а как раз там их накрыли авиацией — голая распаханная степь, деваться некуда. Группа Бекемана — остатки трех немецких и двух венгерских дивизий — одна из трех, искавших пути выхода из котла — погибла практически полностью. Две другие ушли на запад и северо-запад, в сторону Касторной-Курской и далее на Кшень, им повезло больше — всего из нашего котла вырвалось 25 тысяч немцев из оказавшихся там 125.
За пару месяцев до этого моя бабка, на тот момент 20-летняя оторва, украла у занявшего хату её матери офицера какой-то конверт с бумагами или картами и спрятала в погребе. Офицер, подозревая её или что она знает, приставлял дуло автомата к голове её двухлетнего сына, моего дядьки; бабка ответила «стреляй, другого рожу». Убивать ребёнка этот офицер всё же не решился. Ограничился избиением бабки. Но та стойко смолчала и потом всю жизнь очень этим гордилась.
А в соседней хате жил одинокий инвалид, отец пятерых детей. Когда пришли немцы, он пошёл к ним в старосты. Немцы пришли летом 42-го, наши вернулись в конце января 43-го. Соседа расстреляли прямо под грушей у себя во дворе, мне эту грушу показывали зачем-то. Детей его жалели и подкармливали, но не любили — дразнили полицаями.
Когда я был маленьким — начало 80-х — с войны прошло уже 40 лет. А рассказы местных были такими, как будто вчера все было.