Самый страшный из всех рассказов моих старших о войне — не про то, как дед ел мясо убитого немца в ленинградском окопе, не про то, как его командиру оторвало сразу обе руки и обе ноги одним взрывом, не про то, как моего полуторагодовалого тогда дядьку венгерский офицер держал за ноги под дулом на глазах у его матери, выспрашивая её о партизанах, и не про то, как мой восьмилетний в 41-м отец сбрасывал «зажигалки» с крыши дома на Белорусской, пока бабушка рыла окопы прямо возле вокзала.
Самое страшное — это рассказ другой бабушки, которой в 1942-м было двадцать два, про то, как они под немецким конвоем грузили лопатами в товарные вагоны курский чернозём для вывоза в Германию. От нашей Касторной-Новой за сентябрь-октябрь сорок второго ушло несколько таких составов с землёй. И то, как она плакала, понимая, что это навсегда. И про ту ненависть, которая ими всеми владела в тот момент.