Я — человек дремучий, отсталый, косно-крестьянский. За более чем 25 лет околополитической жизни, а равно и в предшествующем оной сопливом детстве ничего кроме табака и водки не употреблял — да, я существую (с). Слово «мефедрон» вообще первый раз в жизни узнал из новостей про Голунова. Соответственно, позиция по вопросу легалайза у меня всегда была примерно такая: нехрен всякую дурь разрешать, кроме той, с которой культура уже накопила многовековой опыт (те самые алкоголь и табак).
То же про всяких там пи… ну, в смысле, меньшинств. Хоть у меня и куча знакомых из их числа, будучи сам straight как бревно и выросши до кучи в суровом приходском православии, всегда исходил из того, что подмена терпимости толерантностью это какая-то разводка: во втором случае нам предлагают признать девиацию нормой, вариантом нормы, что, на мой взгляд, какая-то пропагандистская глупость.
Но вот на фоне дела Голунова что думаю.
Запрещать легкую наркоту и бороться с ней — значит давать в руки ментам инструмент, с помощью которого на зону легко можно отправить примерно любого. Запрещать нетрадиционный секс — значит давать в руки самозваной полиции нравов инструмент шельмования и оплёвывания кого угодно: тоже поди потом докажи, «гей» ты или не «гей». И менты с пакетиками, и полиционеры нравов с ярлыками — однозначно не тот подвид социальности, который следовало бы раскармливать и размножать.
Впрочем, всякие феминистки и борцы за права меньшинств это та же самая полиция нравов, только в рамках другого моралитэ; но это в данном случае неважно.
Важно то, что запреты такого рода всегда порождают среду, которая этими запретами кормится. И среда эта, как правило, очень и очень гнилая. То же, кстати, и про цензуру.
И, в общем, похоже, в градиентной шкале на 256 оттенков именно это последнее обстоятельство делает меня потихоньку — пусть не «либералом», но консерватором всё более и более умеренным.